За все годы работы в «Эль Аль» Ева так и не захотела полететь в Германию. «Я не смогла их простить», – сообщила она. А еще за все эти годы она так и не вышла замуж. «Когда я услышала, как язвительно Феликс Вельч (друг Кафки, бежавший из Праги в Палестину вместе с Максом Бродом. – Прим. авт.) отзывался о своей жене Ирме, то поняла, что не хочу выходить замуж». Она предпочла жить в подобии симбиоза со своей матерью Эстер вместе с их кошками в тесной тель-авивской квартирке на улице Спинозы.
Ева Хоффе быстро влилась в круги интеллектуалов Тель-Авива – в число ее друзей входили родившийся в Берлине и писавший на иврите поэт Натан Зах и художник Менаше Кадишман, – но сама не претендовала на какую-то особую интеллектуальность. Она признавалась мне, что не читала многих книг Брода. У Евы не было детей; она полагалась на поддержку круга преданных друзей, они с нее разве что пылинки не сдували. Трое таких друзей сейчас сидели рядом с ней в уголке зала Верховного суда, ожидая начала слушаний. «Что бы ни случилось, – предупредил её человек с газетой, – не говори ни слова! И никаких возгласов!» Она кивнула и передала свое огорчение словами другого человека: «Если бы Макс Брод был жив, – глухо сказала она, – то он бы пришел на этот суд и сказал: „Jetzt Schluss damit!“» («Да хватит уже!»).
Одна израильская писательница сказала мне, что Ева Хоффе представляется ей «вдовой призрака Кафки». Из-за постоянной перспективы потерять наследство Ева приобрела схожесть с отчаянием этого призрака перед беспросветностью правосудия. В одном из эпизодов незавершенного романа Кафки «Процесс», который после смерти автора отредактировал и опубликовал Брод, дядя Йозефа К. говорит ему: «Кто такой процесс допускает, тот его проигрывает»>3. Сегодня Ева добавила, что она тоже сгибается под тяжестью отчаяния: «Это состязание по перетягиванию каната, в котором у меня нет никаких шансов, ведь против меня выступают невероятно сильные противники». Она имела в виду Государство Израиль, которое утверждает, что рукописи, унаследованные её матерью от ближайшего друга Кафки, принадлежат не ей, а Национальной библиотеке Израиля, находящейся в Иерусалиме.
Шум, сопровождавший слушания, стих. Наступило время Евы. Бледная, но полная решимости, она вошла в зал суда. «Законность? Справедливость? – проговорила Ева, открывая тяжелые двери, ведущие из вестибюля в зал судебного заседания. – Эти слова давно исчезли из лексикона».