Уже через несколько минут печь пылала, вода грелась в ведре на
грубе, а он аккуратно отирал маленькие, очень изящные, словно
аристократические ступни незнакомки от грязи. Одна лодыжка имела
синеватый оттенок, явно была какая-то травма. Девушка лишилась
чувств, когда он для проверки прижал ее посильнее. И на благо.
Потому как дальнейшее ей бы вряд ли пришлось по вкусу.
Мужчина разрезал на ней грязную одежду. Тело тоже нужно было
отмыть. В затылок вступил холодок. Вся ее бледная кожа сплошь была
усеяна синяками разного размера и формы. Девушку били. Страшно
били. Беспощадно. На боку красовался здоровенный сизо-черный синяк.
Даже красивые довольно сочные и упругие груди (в другое время он бы
морально насладился, созерцая это прелестное творение природы),
были осквернены чьими-то грязными руками, а розовые крупные соски
были припухшими и посиневшими, будто их щипали или, что еще хуже,
крутили. У Германа потемнело в глазах от ярости. Он едва подавил
это дикое чувство, сжав до хруста кулаки.
— Что же с тобой делали, девочка? — невольно шепнул он и
вздрогнул, опустив глаза ниже.
Бедра, красивые, упругие, были вымазаны чем-то красновато-бурым.
Внутренняя часть их и трусики, прикрывающие самый срам, также были
в подсохших уже пятнах. Сердце пропустило удар от осознания всей
мерзости произошедшего.
— Эх, девчонка-девчонка, как же тебя угораздило-то так? — он
налил чистой, теплой воды в тазик. Аккуратно, практически нежно
отер все избитое тело. Чуть очистил от грязи волосы, лицо,
ступни.
Время было сделать самую сложную часть работы — вправить руку и
наложить шину. Благо имелся материал, да и съемный лангет тоже.
Жизнь лесника всегда исполнена разного рода неожиданностями.
Девушка тихонько вскрикнула и очнулась, когда он сделал самую
трудную часть работы. Испуганно вытаращилась на него, прикрывая
грудь здоровой рукой.
— Не бойся, не трону, — заверил ее Герман, — потерпи еще
немножечко, я шину наложу.
Она задумалась, сверля его своими чудными глазами. После коротко
кивнула и снова всхлипнула.
— Ты говори, если сильно больно станет. Хорошо? Эмм…
— Катя, — едва слышно шепнула она.
— Поняла, Катя? Не терпи. Я, кстати, Герман.
— Делай, что нужно, я не дура, знаю, что и как.
На деле она оказалась терпеливой, видимо, боль уже не была такой
сильной, как при правке перелома. Только щурилась немного, да
постанывала, когда становилось особенно невыносимо.