В то же время, подобные действия к будущим магам меня
непритворно удивляют. У нас с пробужденными псионами носились как с
писаной торбой, да и в больнице чувствовалось особое отношение.
Здесь же, такое ощущение, что мы просто расходник. Да и статус
заведения, в которое мы следуем, у меня теперь вызывает некоторый
вопрос.
Парни кряхтя поднимаются, и идут к куче барахла на платформе.
Ждем.
Ну не особо-то я и ошибаюсь. Действительно, подгромыхивающий к
нам транспорт, наверное, какой-то из прадедушек магнитки. Четыре
соединенных друг с другом вагона, к которым присоединены еще с
полдюжины открытых грузовых платформ. Некая смесь грузового и
пассажирского транспорта.
Судя по виду вагонов, первым идет что-то вроде тягача с кабиной,
совмещенного с вагоном-рестораном, за ним довольно неплохо
выглядящий вагон, потом вагон похуже, и четвертым мимо нас
проходит, замыкая пассажирскую часть, сидячий вагон. Дальше
грузовые, и замыкает поезд еще один небольшой тягач, примерно
размером в половину вагона.
Видимо, пассажирские вагоны распределены по какому-то престижу,
так как публика, увиденная в окнах, довольно-таки отличается друг
от друга. В четвертом, последнем, народ все больше бедно одетый, с
большими сумками, баулами, чуть ли не с животными. В первом же
после ресторанного, успеваю заметить представительно так одетого
мужчину. Контраст довольно разительный.
Поезд медленно с громыханием вагонов останавливается, и к сцепке
между грузовой и пассажирской частью быстро подбегают еще служащие.
Собеседник имперца тоже быстро убегает к вагонам. Пара громких
манипуляций, и с громким ударом, грузовая часть уходит назад по
движению поезда.
— Что встали? Пошли. Ваш второй вагон. Живо! — вербовщик берет
один из упакованных тюков, и кидает нам с дылдой. — Это с собой
берете, кроме своих вещей, — кидает скованным парням другой, — этот
вам. Все сложите в моем купе. Живее! Что вы как бараны на бойне?
Вперед, пошли!
Тюки не тяжелые, но нести их из-за объема, одному было бы
сложно. Мы с дылдой киваем друг другу, и, взявшись за
противоположные концы, спокойно уходим к входу в вагон. Имперец
остается ругаться сзади.
— Примак, — по пути представляется дылда. — Кузнеца сын.
Деревенский я.
— Максим, — в ответ представляюсь и я, — прошлого не помню,
мещанин. Говорят, сын сапожника.