Я тоже
улыбнулся в ответ господину Лентовскому и сказал:
— Если
называть вещи своими именами, вам интересно — где нашкодил сынок
вице-губернатора и отчего папенька не отправил его из России, чтобы
не улеглись страсти? Нет, Ваше Превосходительство, я не проиграл в
карты папенькино имение, не подделывал векселя и не соблазнял дочь
какого-нибудь великого князя.
— Ну, если
не желаете рассказать, то не надо, — развел руками штатский
генерал. — Но истина все равно всплывет, а так я подумаю — чем же
смогу помочь.
А что если
сказать правду? Или ту правду, которую я сам знал?
Попробую.
— Николай
Викентьевич, на самом-то деле никакого секрета здесь нет. На
самом-то деле есть две причины, почему я оказался в Череповце.
Сказать? — Дождавшись, пока Лентовский кивнет, я принялся за
рассказ: — До моего батюшки дошли слухи, что среди моего окружения
имеются если не революционеры, то люди радикально настроенные. И он
решил, что следует убрать меня куда-то подальше. В том смысле — что
от греха подальше, пока я и на самом деле не измазался и не стал
каким-нибудь анархистом или большевиком.
—
Простите, кем? — не понял Николай Викентьевич. — Что за большевики
такие?
Ну вот,
что я такого и ляпнул? Об анархистах-то известно, а какие могут
быть большевики? Скорее всего, еще и социал-демократах никто не
знает, да и имеются ли они в России.
—
Оговорился, — поспешно ответил я. — Хотел сказать большаки, а вышло
большевики. А большаками у нас называли тех, кто в народ собрался
идти. Мы смеялись — дескать, чтобы донести до крестьян правду,
нужно на большак выйти, да орать громче.
— А, вот
оно как, — с облегчением выдохнул Лентовский. — А все-таки, у
вашего батюшки имелись основания подозревать вас в причастности к
революционерам?
Хороший
вопрос. А черт его знает. Но не станешь же отвечать именно так.
Попробую выкрутиться.
— Вот,
честное слово — не знаю. Вполне возможно, что я и читал какие-то
антиправительственные прокламации, вел беседы, но, честное слово,
не воспринял все это всерьез. Или это просто все как-то прошло мимо
меня. Я искренне считаю, что цареубийство — это уже само по себе
страшное преступление. А те горячие головы, что призывают народ к
топору, не понимают, что гражданская война — самое страшное, что
может произойти со страной.
Скорее
всего, это говорил именно Иван Чернавский, сидевший во мне, а не я
сам. Ведь я-то был убежден, что Октябрьская революция была
неизбежна и необходима. Да что там — я и сейчас так считаю. Но
разглагольствовать о судьбе страны, о социальном перевороте —
нелепо. Уж точно я не обращу действительного статского советника в
коммунистическую веру.