- К монастырю святого Георгия, - продолжил Михаил Иванович. -
Господь так пожелал. И стезю мне с малых лет определил. Как и тебе
её определили.
- Я, - Савкина рука потянулась к медальону. - Не хочу...
- Страшно было?
Савка кивнул.
- Очень, - выдавил он тихо. - Я... Я не хочу снова... не хочу
такое видеть!
Но дознаватель головой покачал и промолвил:
- У каждого из нас свое испытание... Позволь?
И тяжёлая рука легла на макушку, показалось, что того и гляди
придавит, а то и вовсе раздавит.
А потом от неё потянуло... Силой? Светом? Теплом? Всем и сразу.
И свет этот с теплом пробились сквозь кожу. И дальше. И в самую
глубь Савки ухнули, разом выдернув всё то, что люди прячут от
посторонних глаз.
Страх.
Обиды пёстрым ворохом, от самых ранних детских, где разбитые
коленки мешались с сахарным пряником, который родители не купили,
до поздних, густых, тягучий, что дёготь. В них и боль. И стыд. И
ненависть, пока слабая, зарождающаяся, но уже явная вполне. И так
хорошо мне знакомая. К смешкам за спиной.
К прозвищу.
Барчук.
К тычкам исподволь и подножкам. К мокрой кровати, за которую
Савка получил нагоняй, потому как решили, будто он ночью обмочился.
И весь день заставили стоять в углу, в одном исподнем. Никто и
слушать не захотел, что воды просто налили.
Всем было весело.
А его душило то непонятное, не имеющее словесного выражения
чувство, когда горло перехватывает невидимая рука, в груди же то ли
огонь кипит, то ли, наоборот, холод вымораживает всё. Того и гляди
сердце осыплется горсткою пепла.
Оно не осыпается.
Оно запоминает. И ситуации. И имена.
Я… я своим обидчикам отомстил. Не сразу, конечно. И не всем.
Некоторые не дождались. Вован, который меня в нужник головой макал,
сдох от передоза. Да и… не хочу об этом думать. Не сейчас.
- Вот так, малыш, дыши… глубже дыши. И не держи в себе.
Отдай.
Что?
Обиду? Ненависть? Слёзы. Чувство одиночества. Или понимание, что
всё-то, что жизнь окончена? Завывания плакальщиц. Стылый ветер. И
жалобы могильщиков, что весна ранняя и копать тяжко, а потому надо
бы накинуть.
Дрожки.
Тряску. Голод и чувство беспомощности, потому как все-то вдруг
позабыли про него, Савку. И соседка, которая и занялась похоронами,
тоже.
Не забыла.
Просто… думаю, что не всего-то лишилась Савкина матушка. Или
соседка так решила. Вот и схоронила несчастную, прибрав и сироту, и
имущество его. А потом, после похорон, сирота, в отличие от
имущества, сделался не нужен.