Хильдика приглушенно ахнула и покраснела. Даже ухо, видневшееся из-под каштанового локона, стало пунцовым, под цвет камешка, вправленного в золотую серьгу. Лионель с Мерсу переглянулись, а я чуть сама не впилась зубами дракону в глотку.
Король закончил стишочки и замолчал, искоса поглядывая на меня и усмехаясь в усы. Я тоже усмехнулась – открыто, не прячась, и тем более не стала краснеть, как некоторые нежные девы.
- Описание, достойное лучшей столичной шлюхи, и читаете вы с замечательным выражением, ваше величество, - похвалила я короля. - Но моя сестра не такая. Не настолько красива. А уж голой ее никто не видел, так что ваш менестрель лжет.
- Голой, значит, не купается? – плотоядно улыбнулся король.
- Аранчия очень скромна, - отрезала я, испытывая огромное желание врезать ему поперёк лица плеткой, чтобы стереть его улыбку навсегда и добавить ещё один шрам - Она все время проводит в благочестивых молитвах или вышивает золотом покрывала для соборов. Так что если вы искали ту прелестницу из песенки, лучше поищите у себя дома. В борделе.
Я надеялась, что чрезмерная скромность принцессы Аранчии охладит пыл дракона, но ошибалась. Глаза Рихарда вспыхнули ещё ярче, и только тут я ощутила смутное чувство страха и тревоги. Как будто охотилась на льва, но внезапно обнаружила, что в колчане не осталось ни одной стрелы, а хищник уже на расстоянии пяти шагов и скалит зубы.
- Значит, я не ошибся, - произнёс король, и облизнулся – быстро, по-змеиному. Спасибо хоть язык у него был не раздвоенный, а человеческий. – Значит, принц, ваша сестра - настоящая принцесса. Именно от таких и рождаются наследники. Сильные, крепкие…
Раздался приглушённый всхлип – это Хильдерика, доведённая до края страха, готова была пустить слезу и еле сдерживала рыдания. Она висела на мне, как туша хорошо упитанного барана, и я серьезно опасалась, что вот-вот получу на руки девицу без сознания. Плохая идея была взять её с собой. Очень плохая.
А король продолжал рассуждать, какие могучие дети рождаются от благородных девственниц, и этим взбесил меня ещё больше, чем позорными песенками. Для мужланов вроде Рихарда, Ламброзо и его похотливого братца, женщина была лишь животным – породистым или нет, способным произвести здоровое потомство или потешить самолюбие, когда будут объезжать. Не слишком приятно слушать, когда о тебе рассуждают, как о племенной корове или скаковой кобыле.