От тона, которым он говорит с ней, даже мне становится не по себе, и я съëживаюсь.
— Ты вела себя с ней высокомерно, по сути спровоцировала даму на подвиги, она лишь тебе ответила.
— Валера, ты ничего не знаешь, — пыхтит Антонина, оказывается, не только я умею возмущаться почём зря, — ты разговаривал по телефону и не слышал!
— На полтона ниже. Вы обе вели себя некрасиво, — он приподнимает бровь, наклоняя голову к плечу. — На этом я считаю конфликт полностью исчерпанным.
Антонина скрипит зубами. А я не дышу. Даже не знаю, как это можно расценивать. Ну, в принципе зачёт. Адону же мужик, и он главный. Всё правильно, а то раскудахталась Тонька как курица, сумевшая снести золотое яйцо. И мол, как здорово, что она смогла, такая она талантливая и умелая. А фиг тебе, пришёл мужик и навёл порядок.
Стоп, что?!
Он назвал меня по имени? Чувствую, как невольно начинаю заливаться краской, словно редкий щетинистый зверёк по кличке «тихий заяц», впервые высунувшийся к людям за последние тридцать с лишним лет. Слышала о таком, в зоопарке все радовались. В Непале, кажется, было дело.
Антонина оскорблëнно удаляется, активно вдалбливая каблуки в элитную итальянскую напольную плитку, а я остаюсь стоять.
Адону тоже почему-то стоит. И странное дело. В этот момент ни одна гадость мне на ум не приходит, хотя обычно проблем с этим у меня не бывает. А тут прям язык застрял в горле и не желает двигаться.
— Я вас попрошу, — неожиданно смягчает тон Железный, чем меня крайне удивляет, — держаться от моей Антонины подальше, во избежание новых конфликтов.
И при этом смотрит на меня своими тëмно-карими глазами так внимательно, будто я сейчас спорить начну и вызову его Тонечку на дуэль. Осталось только выбрать оружие.
— Маша, пошли! — Дëргает меня за подол юбки Гоша, и я, улыбнувшись ребёнку, послушно беру его теплую ладошку в руку.
В конце концов, я люблю свою работу. Она у меня замечательная.
Проходя мимо гостиной, где продолжаются праздничные мероприятия, я совершенно случайно обращаю внимание на Железного и его женщину. Адону и Антонина стоят вплотную, и его рука покоится на её талии.
Тут же звучит заунывная музыка. Микрофон берёт Луиза. Гоша очень хочет послушать маму и остаётся внизу. А мне от её песни на душе становится тоскливо, и почему-то кажется, что нет конца этому завыванию, что нытьё именинницы как вечность: неизвестно где начинается и неизвестно когда закончится. И надо бы хлопать, да настроение портится, и руки сводит какой-то непонятной судорогой.