Надо бы вернуться, спросить у дедули
как она померла. Хотя если б там было что-то необычное, он бы
наверняка рассказал. Судя же по его словам, прабабка померла своей
смертью, от старости. И чего участковый воду мутил?
Когда я вышла с кладбища, уже
начинало темнеть – сумерки опускались на деревню и окружающий ее
лес. По дороге брели коровы, кое-где мальчишки волокли за веревки
упрямых коз. Осторожно обходя следы жизнедеятельности двурогой
живности, я не заметила, как добралась до дома. Свет у головы все
еще не горел, Гришкина бабка как раз загоняла корову в калитку. Мои
двое уже стояли во дворе – вместе с понурой Машкой. Выглядела она
из рук вон плохо – грязный мятый сарафан, заляпанные землей и
навозом резиновые сапоги, всколоченные волосы с длинными колосьями
пшеницы.
- Иди в дом, согрейся, - заметив
посиневшие губы девчонки, бросила я, открывая дверь. Машка покорно
кивнула и скрылась в сенях. Я загнала коров, покормила, подоила,
задала корма курам и только тогда, отряхнув штаны от соломы и
корма, вошла следом.
Девица сидела у затопленной печи,
держа на коленях смирившегося со своей участью кота (то бишь
обвисшего тряпочкой) и рыдала в три ручья, вытирая лицо кухонным
полотенцем. Рев был похож на звуки иерихонской трубы.
Не отвлекая ее от этого полезного
занятия, я открыла заслонку, сунула туда котелок с остатками
картошки с капустой, потом вытащила из погреба пяток луковиц и
сунула девчонке под нос:
- На, режь.
- Зачем? – шмыгнула она носом.
Красный опухший нос больше всего выделялся на зареванном
лице.
- Все равно ведь слезы льешь, так
хоть по делу будет, - пожала я плечами, забирая кота и перекладывая
его на печь. Он приоткрыл зеленый глаз, благодарно муркнул и снова
притворился мертвым.
Пару минут раздавалось растерянное
сопение. Я собирала на стол, затеплила свечи, шумно брякнула на
плиту чайник, достала чугунок из печи, установив его в центре
стола.
- Нарезала?
- Нет, - буркнуло дитя, откладывая в
сторону луковицы и перемещаясь к столу.
- Неа, - категорически высказалась я,
когда она потянулась за хлебом. – В таком виде за стол не садятся.
Иди умойся.
- Ты злая, - раздалось из сеней. Я
хмыкнула.
- Там расческа на гвоздике, волосы
прибери!
Пока Машка приводила себя в порядок,
я разложила ужин по тарелкам и забралась на свою табуретку,
прислонившись к стене спиной. В неверном свете свечей комната
казалась живой, наполненная тенями и оранжевыми отблесками
огня.