— Щас мы тебя ей накормим! — захохотала «Амёба», имевшая
когда-то явно женское начало.
«Сборище явных дегенератов», — подумал Макс, наблюдая за
ирреальной троицей.
— Это не ваша земля, продажные твари, вы её продали американцам!
— процедил он, еле двигая языком.
В угасающем сознании пришельцы уже начали терять нормальные
очертания. Собрав последние силы, он прошептал, вытаскивая из-за
спины руку:
— Но я сомневаюсь, что вам придётся топтать её и дальше. Из
разжатых пальцев к ногам нацистов покатилась граната. Последнее,
что он запомнил, проваливаясь в пустоту, — это расширившиеся от
ужаса зрачки глаз тощего.
Через секунду взрыв разметал тела всех собравшихся в комнате по
стенам, урегулировав все разногласия. Время остановилось.

Яркий свет ослепил Макса, когда он открыл глаза. Он не
чувствовал своего тела, не ощущал запаха, тепла или холода — он не
чувствовал ничего, как, впрочем, и не слышал. Вокруг была тишина и
странная бездонная пустота, в которой он болтался, словно
приколотая иголкой бабочка посреди какой-то странной вязкой
субстанции. Но он не был здесь один, у него осталось зрение. Он мог
видеть, и он видел прямо перед собой, вокруг себя, под собой. Везде
висевших в пустоте бесконечными рядами — тысячи, миллионы людей.
Вернее, их тела, такие же голые и беззащитные, как и он. Никакого
ни одного движения или звука — время словно полностью остановилось
в этом пространстве.
Нет, кажется, он ошибся — движение появилось в его голове. Оно
сначала медленно, а затем всё быстрей начало раскручивать его
вокруг какой-то оси. Его только что обретённое заново сознание
вдруг начало сминаться и стягиваться куда-то внутрь какой-то
сингулярной точки внутреннего пространства. Последнее, что он
почувствовал, затягиваясь в неё, — это безмерный покой и радость,
охватившую его.
Но уже через мгновение всё изменилось — он снова оказался в
мире, где была реальная материальность окружающего пространства. А
может, он опять ошибся — он стоял посреди какого-то серебристого
мерцающего круга в столбе падающего сверху света. Он снова
полностью ощущал свое тело и окружающее его. Он видел, он слышал,
он чувствовал — он был жив.
Прямо перед постаментом, на котором он находился, стояли два
стола. За одним, справа, сидел одетый в ярко-белую сутану
благообразный, с окладистой бородой человек. Он с глубоким
сочувствием взирал на находившегося сейчас на постаменте человека.
В его бездонно-голубых глазах, казалось, можно было утонуть. Они
словно затягивали в себя, кружили голову, проникая вглубь,
пронизывая всю его суть. Для них не было недоступных мест, они
видели всё — всю его сущность.