Напевая про себя весёлый мотивчик, я прошёл в
ванную, поднял с пола старое железное ведро и начал набирать воду.
В тишине подвала звук падающих капель и наполняющегося ведра
казался особенно громким, эхом отдаваясь в узких стенах. Здесь не
было света, только кромешная темнота, которая меня не смущала – я
видел в ней так же чётко, как при дневном свете.
«Тук…»
«Тук-тук!..»
Но
внезапно умиротворяющую тишину нарушили глухие удары, доносящиеся
из коридора. Я напряг слух, прислушиваясь. Удары были резкими и
отчётливыми, словно кто-то с силой бил камень о камень. Эти звуки
сопровождались усиленными стонами и кряхтением моего хвостатого
узника. Вода в ведре плеснулась от резкого движения, когда я закрыл
кран и вместе с ним ускорил шаг, направляясь к камере. По мере того
как я приближался к камере, удары становились всё громче, а стоны –
мучительнее. Этот хвостатый, похоже, что-то затеял. Сжимая рукоять
ведра, я шагал всё быстрее, готовый в любой момент вмешаться, если
дело пойдёт наперекосяк.
Я
напрягся раньше времени.
Хвостатый урод действительно пришёл в себя,
как и предупреждал Хорст. Теперь он сидел на полу, прижавшись к
прутьям, и с каким-то диким упорством бил по каменному полу куском
камня. Каждый удар разносился глухим эхом по коридору, а кровь,
смешиваясь с пылью и грязью, стекала с его изувеченных пальцев. Он
бил с такой силой, что я почти чувствовал боль от его ударов. Было
в этом что-то примитивное, даже животное, как если бы его разум
уступил место простой ярости и отчаянию.
Я
не стал ничего говорить. Просто подошёл к его камере уверенным
шагом, не раздумывая. Остановившись прямо напротив, я окатил его
ледяной водой из ведра.
—
Иии-йа!!
Резкий контраст температур заставил его
дёрнуться и вырвал из его груди пронзительный визг – не
человеческий крик, а скорее дикий вопль зверя, которого неожиданно
застали врасплох. Он мгновенно отскочил назад, словно испуганное
животное, и камень выскользнул из его окровавленных пальцев,
ударившись о каменный пол и остановившись у моих сапог.
Мгновение спустя полулюд осознал, что
произошло, и с нечеловеческой яростью рванулся к прутьям клетки.
Его пустые глаза горели дикой ненавистью, лицо исказилось в гримасе
неукротимого гнева, израненные пальцы тянулись сквозь решётку,
пытаясь дотянуться до камня. В нём я не мог увидеть человека. Он
был похож на дикого зверя, загнанного в угол и готового на всё,
чтобы вернуть то, что ему принадлежит. В его поведении не было ни
капли осмысленности, только слепая, дикая ярость. Это уже не был
полулюд или зверолюд – это был настоящий зверь, готовый растерзать
всё на своём пути.