В чемодане все это есть. Среди подарков, которые я везу. Выбирала, думала о муже, беспокоилась.
Руки сами тянутся к замку, и я распахиваю чемодан, достаю блокнот в кожаном переплете и подарочную ручку. Остальное хочется выкинуть в мусорное ведро в туалете, но я зажимаю губу зубами и прикрываю глаза, заставляя себя считать до десяти.
Теперь мне придется научиться остывать, не давать эмоциям вверх над собой, как это всегда случается со мной.
Повзрослеть.
Даже если я вернусь сегодня вечером, то я ведь вернусь с подарками, я вернусь отдохнувшая и счастливая, предвкушающая встречу с дорогим супругом.
Никто не должен догадаться, что у меня на уме.
Поэтому сейчас самое главное — написать план. И я приступаю к записи воспоминаний.
— Федор переходит к отцу в холдинг на работу, знакомится со мной, начинает ненавязчиво ухаживать, усиливает напор, похороны отца, наша свадьба, подготовка к рождению ребенка, его работа на новой должности, управление бизнес-наследством и постоянная опека, — проговариваю я шепотом для себя и подписываю даты над каждым пунктом. Удивительно, я никогда не задумывалась, что Федя прямо-таки спешил и со свадьбой, и с новой должностью. Прошло-то всего ничего с папиных похорон, а он уже умело влез в директорское кресло.
Я начинаю писать на листке всех тех, кто с ним знаком, кто работал на него или с кем он дружит в бизнес-среде. Выходит, не такой уж узкий круг, хотя он постоянно мне говорит, как устает от них всех, и мечтает лишь о ребенке и нашем доме.
— Какая же я идиотка! — сглатываю, и горло будто иглами царапает. Нервы натянуты до предела. Даже по этим скудным записям, я понимаю, что милый и заботливый Федя — это картинка лишь для меня. В его реальной жизни хватает и контактов, и связей.
Я начинаю вспоминать дни, когда папа был жив. Федор уже тогда пытался пролезть в нашу семью. Но отец будто его игнорировал. И Федя это использовал, чтобы вызвать у меня сострадание. Он же такой замечательный! И спокойный, но мой отец предпочитает акул вроде Кирилла Прохорова. А Федя не такой, Феденька — семейный мужчина. А я слушала, развесив уши, и послушно кивала, соглашаясь, что его недооценивают.
— Чертов манипулятор! — шепчу, и слезы льются градом. Не могу их больше сдерживать. Хочется выть от боли и унижения.
Я иду в туалет, и мою лицо, смываю тушь, прикладываю холодные ладони к щекам.