– Так это Буревой «скомороху»
синячище под глазом поставил? – хихикнула Судислава.
– Он.
– А надобно было ворога этого там и
зарубить, чтоб неповадно было, – мстительно выдала Добронега, опять
прижимаясь к мужу, и уж так эта жестокая фраза не вязалась с ее
кругленьким добродушным личиком.
– Буревой говорит, княжич бунчакский
все равно нежилец, – махнул рукой Мстислав.
– Почему? – вырвалось у Белены.
– У бунчакского кагана восемь
сыновей, ежели решит снова на нас идти, меньшим сыном пожертвует. А
уж он решит, говорю же, ярые они.
Холод прошел по спине Белены, сидеть
да слушать стало невмоготу. Мстислав еще что-то говорил и говорил о
переговорах с бунчуками, как со старшим сыном правителя из братины
пил, да какое вино было, потом и вовсе уж слов было не разобрать,
что шелест ветвей за окнами.
– Голова закружилась. Дозволь, княже,
пойду я, – поднялась Белена, откланиваясь, и, не дожидаясь ответа,
вышла из горницы.
Судислава догнала ее в темной
подклети.
– Ну, чего ты, Беленушка? – обхватила
она подругу за плечи. – То ж степняк, чужой нам, а ты уж наша,
родная, никто тебя не тронет, коли чего. Да и кому у вас против
нас-то идти? Не с ума же они все разом там сойдут.
– А если сойдут? – сухими губами
проговорила Белена.
– Вот за Буревоя замуж выйдешь и
станешь совсем нашей, а не их. Тогда тебя точно никто не тронет, –
с легкой обидой в голосе проговорила Судислава.
Хотелось бросить ей: «И ты мне его
отдашь?», но Белена уже взяла себя в руки и смолчала.
Только дойдя до своих покоев,
затворившись, она дала волю слезам. Забившись в угол, Белена
достала заветный камень, положила на ладонь, сквозь радугу слез
любуясь голубым мерцанием: «Думала – украду тебя, и станет легче,
свысока на них буду смотреть, сильней стану, а как-то не выходит.
Домой тебя надобно вернуть, в родимую сторонку, тогда все
наладится. Мы с тобой обязательно домой вернемся». Она погладила
камень и положила обратно в мешочек.
Нужно собираться на пир. Умывшись в
кадке и осмотрев себя в начищенном до блеска медном зерцале, Белена
кликнула челядинок. Одеться в обновы она могла бы и сама, но негоже
княжьей дочери того делать, нельзя про гордость рода забывать.
Челядинки неслышно заскользили по ложнице, переплели непослушную
пшеничную косу, перехватили голову вышитым очельем, одели на белую
шею играющие самоцветы. А вот неказистую ладанку с родимой землей
не тронули, знали, что хозяйка ее никогда не снимает. То, что в
ладанке уж полдня нет земли, а лежит совсем другой оберег, им знать
не надобно.