О самом отце Вироса знала достаточно многое, но далеко не все.
Мама много говорила о том, каким непревзойденным магом он был, как
легко и красиво управлялся с волшебной палочкой. Амараморта часто
упоминала о талантах отца к зельеварению и чарам, приписывая Виросе
отцовскую любознательность и легко-обучаемость. Мама присуждала
отцу такие качества как чистоплотность, исполнительность и
бесконечная тяга к темным искусствам. Вироса-де-Кута пристрастилась
к темной магии как раз после очередного рассказа своей матери про
бесконечную широту этой стороны волшебства, не забывая уточнить,
что отец Виросочки был чуть ли не самым знающим в этой сфере
колдуном.
Однако за столько лет миссис Дасадити ни разу не упомянула имени
отца Виросы, оправдывая это тем, что ее возлюбленный терпеть не мог
своего истинного имени Поэтому юной девушке не оставалось ничего,
кроме как называть его просто “отец” или “папа”. В те моменты,
когда Вироса-де-Кута особенно ярко ощущала отсутствие второго
родителя, она брала в руки ту самую колдографию и шепотом звала его
“папочка”.
Пусть Амараморта и говорила об отце Виросы только теплые слова и
всегда улыбалась счастливой и мечтательной улыбкой, вспоминая о
нем, девушка знала, что ее мать безумно скучает по этому человеку.
Эту тоску нельзя было услышать или заметить кому-то чужому, никто
никогда бы не догадался, как сильно миссис Дасадити не хватает
любимого. Только Вироса-де-Кута знала, почему мама часто ни с того,
ни с сего подходит к ней вплотную, заглядывая в карие глаза дочери,
молча гладя ее по щеке, и смотря все это время затуманенными
какими-то воспоминаниями голубыми глазами.
Пока юная мисс Дасадити была совсем маленькой, она не могла
понять таких нападков матери, однако с возрастом ей стало очевидно,
что мама высматривает в ней черты и линии того самого человека,
которого Амараморта держала в своем сердце все эти годы, лелея
воспоминания.
Однажды, в меру своей юной наивности, Вироса имела
неосторожность предположить, что отец погиб. Нужно было видеть лицо
матери в этот момент. Его исказила ярость, губы, несвойственно
гордой представительнице рода Дасадити, изогнулись, а в светлых
глазах плескалась обида и злость. Амараморта сжала кулаки, оставляя
на своих ухоженных ладонях глубокие отметины в виде полумесяцев. Ее
голос был сухим и непривычно низким, таким тоном мать не
разговаривала даже с провинившимися домовыми эльфами.
Вироса-де-Кута на одно мгновение подумала, что мама ее ударит
звонким шлепком по лицу за такие слова, однако этого не
последовало. Был лишь голос, что никак не мог принадлежать маме:
“Никогда. Поняла меня? Никогда не смей даже предполагать такое.
Твой отец жив. Всегда жив.”