Я цеплялась за край разноцветного топольского серапе, лежа на
боку сжималась в комок, но помогало не особенно. Да и койка была
твердой, как пол и больно вгрызалась в кости. Если бы хотя бы за
окном сумеречное небо в рваных тучах не дергалось, а стояло на
месте, как ему положено, возможно, было бы проще.
Но оно дергалось. И желудок — вслед за ним. Проще было бы
закрыть глаза, только тогда делалось еще хуже.
Потому что книги умолчали, как это — разбить себе сердце.
Вернее, они говорили, конечно — и даже очень много — про такие
дела, но… встревали в столь жалкие ситуации лишь те, у кого не было
мозгов. А у меня, я смею надеяться, они были.
Это сейчас я знаю, что не все можно предвидеть, и это нормально.
Что человек призван не только мыслить, но и чувствовать, и нет в
том ничего предосудительного или признака слабости. Что эмоции
могут вступать друг с другом в битву, но это совершенно не
означает, что их хозяин — идиот.
А второго орботто года Эн мне это было еще неизвестно.
Эрл Чарльз Кастеллет. Чак. Нет, я не влюбилась с первого
взгляда. Хотела бы я сказать, что вовсе не влюбилась, и даже,
наверное, в тот год я бы в это поверила.
Чак был торговым партнером моей подруги в делах лавки «Тю
пёкс», а затем и сценическим: в опере «Спящая красавица». Сей
шедевр Гаррика Тенора, в котором мне посчастливилось сыграть свою
первую и последнюю роль, теперь называют классикой. Забавно
вспомнить, что императрица тогда сомневалась в сценарии,
декорациях, созданных на коленке, куполе Оперы, перекрытом на
скорую руку — если бы в ту ночь случилась гроза, "накрылась бы идея
медным тазом", как выражается моя подруга Ро — и лепных глиняных
украшениях, по-быстрому покрытых золотой краской, и нас, дрожащих
перед залом, полным гостей из четырех королевств, с которых и
начинала строиться империя.
Теперь все не так.
Фурор, который произвела премьера, вписан в учебники истории,
так же, как и восстание Лукреция в году Ы или период смуты
«Странника», начавшийся осенью года Эм и длившийся полгода.
Теперь в люстре Оперы горят кристаллы ларипетры и мигмара,
наполняя великолепный каменный с жеодами зал переливами розового и
голубого рассеянного света. Но в тот вечер зал освещал медвежий
жир, привезенный из Буканбурга, и «Странник» собирался сбросить
люстру в партер.