Минут тридцать-сорок после пиршества били баклуши, усваивая
завтрак, потом тянулись по тренировочным зонам. Гимнасты занимались
на открытом воздухе, основные снаряды были просто вкопаны в землю в
тени древних сосен, площадка для вольных упражнений представляла
собой ковёр с какой-то специальной тканью поверх него, на мой вкус
– чересчур мягкий по сравнению со стандартным, привычным по
институту физкультуры.
Александр Николаевич разбивал мальчиков и девочек на группы по
полу и возрасту, после разминки мы по очереди делали подходы. Что
мне не нравилось в гимнастике – слишком долго ждать свою очередь,
это же не категория мастеров, где с каждым при подготовке к Союзу,
Европе или миру занимается целая группа, для них выделяется
персональное время в зале.
В вольных упражнениях, моих любимых, потому что развивается
акробатическое владение телом, тренер предложил каждому показать,
на что он способен. Я выполнил начало знаменитой комбинации Минелли
– переворот вперёд, сальто вперёд, рондат, фляк и пируэт назад.
Александр Николаевич оставил других без присмотра, меня оттащил
в сторону.
- Валера! Ты сколько гимнастикой занимаешься?
- С конца шестьдесят восьмого.
- Где?
- В институте физкультуры в Минске. У Зинаиды Павловны
Кошкиной.
Он присвистнул.
- Даже не знаю, что сказать… Тебе повезло с ней или ей с тобой?
В общем, если ты не выиграешь межлагерные в категории до десяти
лет, я очень сильно удивлюсь. Будем ставить тебе программу
персонально!
Шансы у меня были только в вольных. Снаряды я не любил и боялся,
что на турнике, брусьях и кольцах перекачаю руки, заполучу
медлительность движений. Хоть и случаются медленные чемпионы в
боксе, давящие соперников силой, но с моим ростом выше первого
среднего не подняться. А там сплошь скоростные.
В целом, если честно, в лагере нравилось. Я качал физуху, не
размениваясь на дурацкие задания для младшешкольников, был свободен
от маминых «Валерочка, одень панамку и не стой на солнце», «не пей
холодную воду – простудишься», хоть я ни разу за девять лет не
болел ничем, даже недомоганий не испытывал. В обществе пацанов и
девчонок лет тринадцати-пятнадцати не приходилось напрягаться,
изображая маленького ребёнка с ущербным разумом. Наконец, меня
никто не пытался обидеть или задеть, вынуждая на ответные, мне
самому неприятные меры.