Я услышал скрип — по полу скрежетнули ножки кресла. По проходу
между шкафами застучали тяжёлые шаги. Они приближались ко мне.
Я замер. Был бы Троекуров охотником — штору бы отдёрнул сразу.
Но Троекуров охотником не был. Он был хитрой, жадной,
облагодетельствованной многими плюшками, но всё же человеческой
тварью. Мою охотничью силу не чувствовал. Только на это и
оставалось рассчитывать.
Шаги замерли едва ли в полуметре от меня. Я на всякий случай
перестал дышать. А за окном вдруг залилась лаем собака. Через
секунду к ней присоединилась вторая.
— Что там ещё? — буркнул Троекуров.
Шагнул вперёд. И отодвинул штору.
Рука, ухватившаяся за край материи, почти коснулась моего уха.
Сверкнули в лунном свете драгоценные камни в перстнях.
Я приготовился изображать Знак, а если не сработает, бороться за
свою жизнь до конца. Но раздвигать штору полностью Троекуров не
стал. Того, что увидел, было, видимо, достаточно. Обронил
ругательство, отпустил штору и тяжёлыми шагами пошёл прочь — к
двери. В замке заскрежетал ключ.
Чёрт! Дверь-то не заперта!
Но Троекуров, повозившись с замком, ничего не сказал. Замок
запирался на несколько оборотов; наверное, внимания не обратил.
Спешил узнать, что там происходит на улице.
— Кузьма! — донёсся до меня повелительный голос из коридора. —
Николай!
Так, ну сейчас он тут наведёт шороху. Надеюсь, что у парня,
которого провожали добродушным лаем собаки, прибывшего сюда якобы
по поручению Обломова, легенда крепкая. А у меня появилось время на
то, чтобы исчезнуть.
Я выскочил из-за шторы, бросился по проходу к двери. И на столе
в углу увидел то, чего там раньше точно не было — пухлую тетрадь в
кожаном переплёте.
Первый и естественный порыв был — схватить и дать дёру, как
истинный джентльмен. Но потом вмешался голос разума, который сказал
мне, что это глупо, что Троекуров сразу же поймёт, что тут кто-то
был. Чуть позже — через секунды две-три — догадается, у кого
хватило наглости тут побывать. Ещё секунд пять ему потребуется на
то, чтобы смекнуть, что сынулька наверняка тоже в деле. Добавим ещё
секунд семь — и ниточка к непонятному гонцу от генерал-губернатора
тоже протянется. Так я одним махом лишусь и своего двойного агента,
и Ильи Ильича, и этот зануда опять ко мне припрётся, начнёт
гундеть, как он меня не любит, даже кушать не может. Бр-р-р,
мерзость.