***
Следующим днём из леса вышла вереница
разумных, возглавляемых ксатом с таким злобным выражением лица, что
ожидавшие солдаты схватились за оружие, думая защитить меня от
толпы селян. Мужики несли на плечах мешки с зерном, а женщины и
детвора тянули за верёвки коз и овец. Гноллы всё вытащили из домов,
даже посуду и инструменты. И их в мешках несли бывшие пленники. При
виде солдат с графским гербом остроухие расплакались.
– Вы не ранены? Как ваше самочувствие?
– спросил у меня лейтенант, когда я подошёл к телегам.
– Цел. Спать хочу, – устало вздохнув,
я показал на одну из телег. Она пуста, а все добытые заллаи и
походные вещи солдаты заранее перенесли во вторую. – Собрались
отправить селян в деревню?
– Именно. Вместе с тремя солдатами и
телегой отправятся к домам. Мы поедем в город. За сегодня не
успеем, заночуем в одной из деревень. Прибудем завтра после обеда,
– лейтенант посмотрел на меня с невысказанным вопросом.
– Тогда не будем терять время, –
сказал я, бросая в телегу связку челюстей и две медвежьих шкуры. И
не справился с зевотой, широк раскрыв рот и едва не прикрыв его
рукой, перепачканной в крови.
Ночью, пока пленники грелись у
костров, я вытащил из лагеря трупы гноллов, отплёвываясь от
противного запаха. И мало было тащить трупы в лес, так ещё и туши
медведей пришлось сначала раздербанить, а то триста килограмм так
просто не утащишь. Будь ночью другая обстановка, будь в телеге
больше места и ёмкости, чтобы хранить трофеи и те не гнили – то я
бы собрал с гноллов много полезного. Вместо этого я лишь вытащил
трупы и разрушил шалаши и землянки.
Сжигать лагерь я не стал, чтобы
ненароком лес не подпалить. Но сжёг использованные свитки,
покрывшиеся ломанными линиями. Детвора заворожённо смотрела, как
каждый раз из костра вырывались снопы синих искр, поднимаясь на
десятки метров.
В город наша телега прибыла после
обеда на второй день. Как и прочие солдаты и лейтенант, я шёл с ней
рядом с паранаей на плечах, спрятанной под плащом – но горожане всё
равно косились на меня как на диковинную зверюшку. В их взгляде всё
так же была ненависть, но больше удивления, зависти. И какой-то
потаённой надежды. Дети тыкали в меня пальцами, родители их
одёргивали и перешёптывались между собой, но открытой враждебности
не проявляли.
Отъезд к следующему месту планировался
уже на завтрашнее утро, но в гильдии я проторчал непозволительно
долго, неприлично часто почёсываясь. Но главу гильдии всё это не
волновало. Мы сидели за столом для приёмки трофеев, и сидящий
напротив мужчина с дотошностью экзекутора раз за разом
переспрашивал о произошедшем в логове: что я делал, как двигался,
чуть ли не требовал по минутам расписать каждый вдох. Особенно
напирал на моменты, когда я пользовался свитками.