— Значит, не сами русские, а их родня! – важно пояснил
эфенди.
Все дружно закивали.
— Не дело людей в неволе держать! – продолжил проповедник. –
Особенно мусульман!
Теперь он дождался не кивков, а несогласного ропота. Как же без
рабов? А кто в поле работать будет и в доме убирать?
Эфенди вздохнул. Ох уж эти горцы! Вера у них такая –
избирательная. Их бабы, особенно молодые, ведут себя, как блудницы,
а сами аульцы втихаря вино с водкой сосут. Рабов не освобождают.
Намаз пропускают. Есть над чем работать!
Тамада подозвал Хази.
— Давай-ка, пока мулла в ауле, ты татарина освободи. Я людей
дам, чтобы за ним присмотрели.
— А с русским что делать?
— И его, – решился старейшина. – Цепь на ночь только
пристегивай. А днем пусть по аулу гуляют. Мальчишкам прикажу, чтоб
от них ни на шаг! После байрама опять запрешь в своей халупе. Или
нет. Куда им деться, когда весенние ручьи закипят?
Хази спорить не стал. Теперь и старейшина будет в ответе, если
пленники решат сбежать.
Когда к Васе и к Абдул-Гани пришли черкесы освобождать их от
оков, сидельцы здорово перетрухали. Ждали, что вот-вот вскроется их
шалость с цепью. Хорошо, Милов догадался пропилы замазывать глиной
с металлическими опилками. Пронесло!
Вышли во двор. Размяли ноги. Нос Абдул-Гани безошибочно
подсказал: где-то неподалеку есть много еды. Ноги сами понесли в
том направлении. Вокруг скакали мальчишки. Строили страшные рожи и
кидались замерзшими кусками земли. Еу! Праздник в ауле или
нет?!
Добрались до дома тамады. Дверь в знакомую Васе кунацкую была
нараспашку. Туда заходил кто угодно. Еды было много. К празднику
готовились заранее, припасая самое лучшее. И, главное, мясо! Многие
в ауле его не видели уже несколько месяцев. Запах тушеной баранины
сбивал с ног.
Будь что будет! Вася нырнул в полусумрак кунацкой. Столкнулся с
внимательным острым взглядом какого-то пожилого мужика в белой
чалме вокруг теплого колпака. Он подозвал рабов к себе.
— Садитесь рядом! – сказал, похлопав рукой рядом с собой, и
широким жестом предложил угощаться.
Вася и Абдул-Гани кочевряжиться не стали и набросились на еду.
Жадно хватали все подряд, не разбирая, что им попадалось.
Наевшись, освободили место другим. Милов никак не мог прийти в
себя от особенностей патриархального рабства, допускавшего, что
хозяева и рабы могли сидеть за одним столом. Его кто-то окликнул.
Хан! Девочка рукой звала его за угол главного дома.