Под эти кровожадные мысли я медленно шел вниз, к реке. До этого
района местные реноваторы не добрались, и он оставался примерно
таким, каким был ещё до революции – вереницы одноэтажных домиков,
скрытых за густыми зарослями кустов и деревьев и невысоких заборов.
Именно таким его и помнил «мой» Орехов – как тихое, пыльное и
благообразное болото, где ничего не происходило. Он вообще помнил
многое. Помнил узкие улочки с «купеческими» одноэтажными домиками,
скрытые за заборами залежи яблок и вишни, собак, что лениво
облаивали прохожих, и котов, которые вальяжно взирали на
происходящее с высоких заборов. Он помнил вкуснейшую воду из
разбросанных там и сям артезианских колонок. Помнил песчаные пляжи
Псёла и озера Чеха – в Сумке купались только от отчаянья. Помнил
свою школу, первую любовь и первый поцелуй, первую дружбу, первую
ссору и первую драку. Вот только мне эта его память совершенно не
помогала, и я никак не мог её использовать. Политическими интригами
сумской школьник Виктор Орехов не интересовался.
Я вышел на берег Псёла и посмотрел на реку, которая неторопливо
несла свои воды в направлении Днепра откуда-то из окрестностей
Прохоровки, и где-то там, на востоке, недалеко от неё стоял
памятник Прохоровскому сражению. Эти масштабы завораживали, и я
долго смотрел на водную гладь, пытаясь услышать, что мне говорит
река, которая просто молчала.
Спустя полчаса я вернулся на Дзержинского и по мосту через Сумку
и старинную Засумку пошел в сторону управления. Или в сторону
своего нынешнего дома. В любом случае они находились рядом.
[1] Просто отмечу – самое сложное было найти старые, советские
названия улиц Сум, потому что новая украинская власть прошлась по
городу широкой метлой. Но есть нюанс – все переименования там
происходили в ту эпоху, когда имя того же Бандеры ещё не стало
общенациональным символом, поэтому проспект Карла Маркса
превратился в проспект Шевченко, улица Кирова – в улицу Герасима
Кондратьева (казак, по легенде – основатель города), а улица
Дзержинского вернула дореволюционное название Троицкая. Впрочем, на
карте города сейчас легко найти и Героев Крут, кем бы они ни были,
и Небесную Сотню, и какую-то безликую улицу Героев Сумщины, которая
сменила улицу Героев Сталинграда.
Я сидел на жестком табурете посреди своей временной квартиры и
бездумно перебирал струны гитары. Если бы кто-нибудь сейчас прервал
меня и спросил, что я играю, я бы не смог ответить – настолько мои
мысли были далеко отсюда. Я даже не был уверен, что играю именно
что-то, а не обычную последовательность блатных аккордов или же
более модную блюзовую основу.