– Голубиная почта, – потом объяснили мне старожилы больницы. – Отправляют в надежде, что кто-то подберет, и потом переправит адресату.
Кресты. Больничные корпуса в правом нижнем углу
Я так ни разу и не видел, как совершаются эти перелеты, однако понимал: чтобы преодолеть такое расстояние, «почтарям» нужны и стартовая высота и попутный ветер. Видимо их отправка происходила ночью с самых верхних этажей.
Здесь же я узнал, что значит выражение «дурилка картонная». Оно появилось после того как один из осужденных в тюрьме из хлеба и жеванного картона (картонной массы) слепил «ствол» – точную копию револьвера, и совершил побег. Черную краску он изготовил из жженой подошвы.
По сравнению с районной, городская больница была явно на высоте. Квалифицированные кадры. Более современное оборудование. Наличие лекарственных препаратов средней цены. В районной были только аспирин и дешевые нитраты. Отношение к больным было более внимательным, а еда более питательной. Буквально через пару дней я почувствовал себя лучше. Кардиологическое отделение находилось почти на самом верху – на пятом или на шестом этаже.
– Это проверочный тест, – говорили мне те же старожилы в больничном дворике, – если поднимешься в палату без помощи лифта, считай, – готов к труду и обороне.
После последних слов мне вспомнился значок ГТО с бегуном, устремленным в светлое будущее. Восстанавливая в памяти его образ, я засеменил к лифту.
Окно кабинета, где нам снимали кардиограммы, выходило на торец одного из тюремных блоков. Я лежал на топчане и наблюдал, как заключенные вывешивают из окон простыни на просушку, как на нитке передают между этажами спички, папиросы и свои послания. Там была одна жизнь, здесь другая – каждому свое, как говорили древние. Вернувшись в палату, я достал свою тетрадку, я записал:
Кардиограмма с видом из окна
в Крестах обед – сейчас баланду «глушат».
Жизнь здесь и там, лишь разница одна:
Здесь лечат нам сердца – а там калечат души…
Это нам: – Привет дохлятики
Это ощущение присутствовало только лишь в первые дни, когда соседство со следственной тюрьмой интриговало. Позже ее монументальный вид превратился в привычный пейзаж. К тому же окна нашей палаты выходили совсем в другую сторону – на набережную Невы, где в левой части панорамы сверкали купола Смольненского собора. Только-только наступили белые ночи, и, когда мне не спалось, я, как маленький, сидел на подоконнике и смотрел на Неву. Там под разведенными мостами проплывали самоходные баржи и сухогрузы. Шли они вереницами, сначала вверх по Неве, затем вниз.