По другую сторону витрины стоял седой старик. Он был беден, а его кошелек пуст. Старик редко заходил в гастроном с башенными часами, и если подобные визиты случались, то только для того, чтобы посмотреть на дорогие продукты. Весь вечер он слонялся по набережной, не зная, зачем спустился со своих гор в его-то годы. Сначала он задержался возле мимов, затем скоротал несколько часов, рассматривая картины талантливых художников, и еще некоторое время он потратил, любуясь чудом – собакой. Она пела под саксофон, на котором играл, должно быть, настоящий счастливчик – ее хозяин. Старик смотрел и не мог поверить, что собака поет. А потом старик почувствовал голод. Он зашел в гастроном и пересчитал монеты. Хватало только на хлеб, и старик показал высохшим пальцем на большой лаваш. Собираясь покинуть гастроном и сетуя на цены, старик вдруг увидел острый позвоночник, прижавшийся к витрине с другой стороны. Серая шерсть расползлась по толстому стеклу. Оголившаяся кожа выглядела такой жалкой, что старик подошел и погладил витрину. Шерсть дышала. Старик оставил свою руку на стекле, и что-то удушливое сдавило горло. Витрина оживала, наполнялась теплом. Теплом старой сморщенной руки и теплом острого позвоночника с расползшейся серой шерстью. И вдруг позвоночник обернулся. Старик вскрикнул:
– Люди, смотрите, да это же поющая собака!
Людей в гастрономе собака не интересовала, их интересовали продукты, поэтому старик, так и не получив отклика на свой призыв, выбежал на улицу. Он боялся, что поющая собака растворится в темноте ночи, если долго ковылять по торговому залу, демонстрируя свою старость. Но собака не растворилась, она продолжила сидеть на прежнем месте. Старик погладил собаку по голове. Собака прищурилась. Тогда он погладил шерсть и позвоночник, потом посмотрел на свой лаваш.
– Голодный? Хочешь есть? Хозяина, значит, нет у тебя, ты так, забавы ради, под инструмент исполнял? Пойдем, милый, пойдем, поедим!
Он говорил это так, словно не верил, что недосягаемое чудо, поющее на набережной, просто сидит перед ним, совсем никому ненужное. Брошенное всеми, оставленное чудо! И когда собака шагнула к нему навстречу, старик расплакался, оттого что в его жизнь, такую одинокую и незаметную, тоже может придти чудо.
У моря сидели двое. Красное солнце медленно выплывало из-за горных хребтов, напоминая изгиб румяного пирожка с мясом. Пес щурился от удовольствия. Старик гладил его большую голову, как никто никогда прежде не гладил ее. И когда голова прижималась к худой груди старика, пес слышал музыку. Это была музыка живого человеческого сердца, музыка любви, музыка жизни. И он снова пел. Пел для единственного сердца, пел с единственным сердцем. И был вкусен пухлый лаваш, разделенный пополам, и была надежда на лучшее, умноженная надвое, и был новый день, зажмурившийся от красного солнца. В его лучах сидели человек и собака. Они обретали друг друга. Они учились не потеряться больше никогда среди беспокойных птиц, шумных цикад и любопытных людей, ждущих новых зрелищ и чуда.