– Почему вы ничего не делаете? – тупо забормотала я. – Химиотерапия, лазеры, лекарства, что угодно… Почему????
– Это все его сигареты, – с мягким воронежским акцентом, говорит бабушка. – Курил, курил столько лет, и вот оно, напасть какая. Не плачь, тебе говорю, напугаешь его. Полгода, говорят, максимум…
Медленно встаю, вытираю глаза и иду к деду.
– Ооо, привет, студентка! – говорит он и я замечаю, как похудел и пожелтел мой дед, сколько седины прибавилось в его тёмно-каштановых волосах, лишь глаза прежние – живые, черные, внимательные и добрые.
Присаживаюсь на кровать, обнимаю деда, глажу крупные шершавые ладони.
– А я все болею, болею, раскис совсем. А надо виноград подвязывать, она вон не пускает, – кивает в сторону двери. – Ну да живы будем, не помрем, по осени пересажу его весь.
Глаза мои сухи. В горле дерет от запаха лекарств.
– Ты надолго к нам, егоза?
– Я, деда, до конца лета. Мать дома нервная. Я с вами поживу, малины поем, погуляю.
– Так отходит она, малина—то, эххх…
Сидим, молчим, каждый о своем….
Потекли дни, жаркие, сухие и страшные.
По ночам я то рыдала в подушку, молясь всем известным богам и прося чуда, исцеления, милости, обливала слезами икону Владимирской божьей матери и лик Николая-Угодника, то без сил щелкала каналы на телевизоре, не понимая сути ни фильмов, ни передач. То кралась в кухню с толстой книгой, заваривала себе литровую кружку чая, мазала толстые ломти хлеба сливочным маслом и поглощала их в бдении над романом, словно моя бессонница могла кому—то помочь, спасти. Я пряталась за выдуманными историями, чтобы не думать, не быть здесь, рядом с бедою, с большим человеческим горем. А беда не уходила, она словно сидела рядом со мной, и так же выжидала, бдела над бумажными страницами, дышала в ухо, сковывала холодом по рукам и ногам.
На рассвете я умывалась, надевала шорты с майкой и уходила бегать. Туман висел над полями крупными каплями, мычали коровы, бредя в стадо, где-то вдалеке взлаивали собаки, трава, мокрая от росы, жгла ледяным холодом голые ноги, тряпочные кеды моментально промокали, в затылке пульсировала боль. А я бежала и бежала, вдоль рощи, вдоль посадок, вдоль поля, бежала, пока в легких не начинало жечь от утренней прохлады, а в голове не оставалось ни единой мысли.
В иные дни я возвращалась с пробежки и видела деда с лейкой или секатором, упоенно возящегося в огороде, и сердце топила огромная бесстыдная радость. Но случалось, что я по возвращении заставала у ворот машину скорой помощи, и тогда мне хотелось опуститься прямо в дорожную пыль и завыть.