Окрестности Санкт-Петербурга
Весенний лес пробуждался так тихо и неспешно, что неопытный глаз
ничего бы и не заметил, — чуть сильнее завибрировала земля, слегка
встрепенулись листья, в ветвях немного быстрее побежали животворные
соки, на коре выступили крохотные капли янтаря. Дрогнули
серебристые ажурные сети, за которыми прятались в ожидании завтрака
пауки. Утренний ветерок коснулся и потустороннего барьера, а за ним
дремали другие хищники, незримые для простого глаза. Заночевав в
родной стихии, они сменили иллюзорную людскую личину на мягкую
шкуру или оперение, в которых слаще спалось под огромным
перламутровым небом. Их сновидения рождались у самого барьера,
сплетались из божественных посланий, голосов предков и энергетики
людей, живущих за ним. Недолгие мгновения, когда все соприкасалось
так близко и безболезненно, когда в верховных богах виделась
родительская опора и забота, а в людях — мирное соседство. Все
вокруг отдыхало, не желало прерывать легкую и прохладную негу
северной ночи.
Первым проснулся огромный зверь с густым серебристым мехом и
черными кисточками на ушах, ночевавший под массивным, покалеченным
молнией деревом. Лениво приоткрыл раскосые фиолетово-синие глаза,
затем потянулся, тряхнул мягкой шубой, которая за ночь свалялась,
обросла былинками и сосновыми иголками.
Взбодрившись, рысь вцепилась когтями в землю, все ее могучее
тело напряглось и мелко задрожало, сквозь сжатые челюсти раздался
хрипловатый рык. Через несколько мгновений на ее месте остался
немолодой, но статный и красивый широкоплечий мужчина с бледной
кожей, которую кое-где пересекали темные полосы — память от ударов
серебряными или зачарованными лезвиями. Они давно зарубцевались, но
он все помнил о каждом шраме, о каждой капле крови, пролитой на
родную землю. Наполовину поседевшие волосы и борода походили на
сизый лишайник, в глазах отражалось чистое летнее небо, а губы
оставались по-молодому алыми, как дикие ягоды.
И такой же молодой задор за много веков никуда не делся. Мужчина
лукаво поглядел на большую белую сову, дремавшую в дупле разбитого
дерева. Коснулся перышек широкой когтистой пятерней, беззвучно
шевельнул губами — и ее тело тоже охватила дрожь, крылья
раскинулись, перья стали стремительно исчезать, а мягкий пух
превратился в светлые женские кудри, такие длинные, что в них можно
было укутаться и дальше клевать носом. Впрочем, именно так и
намеревалась поступить его красавица, гневно сверкнувшая желтыми
глазами, когда он поцеловал ее обнажившееся плечо.