Иногда рыжий парень, что валандался
тут уже больше года, затягивал песню. Голос у него был красивый,
мягкий и глубокий. Даже солдаты замолкали и делали сильно занятой
вид — тоже слушали. Кто мог — подхватывал песню. Даже я. И пока
звучал хор голосов, самые темные мысли отступали.
Уже не вспомнишь дом
родной,
Где ты теперь совсем
чужой.
Оу-ооуо-ооуо-оу!
Так вдарь ты сильною
рукой,
Чтоб камень рудный поднял
вой!
Оу-ооуо-ооуо-оу!
Забудь про жен
и дочерей,
Здесь только кровь и хруст
костей!
Эйэ-эйэээ-эйэээ-эй!
Пока не кормишь
ты червей,
Долби быстрее, веселей!
Эйэ-эйэээ-эйэээ-эй!
Простые парни
мы с тобой,
Не знаем радости
земной.
Оу-ооуо-ооуо-оу!
Но еще рано
на покой,
Вся жизнь уходит
на забой!
Оу-ооуо-ооуо-оу!
В этот раз наш певец сложился
пополам в приступе кашля прямо в середине песни. Поднялся
он не скоро. С его губ стекали багровые, почти
черные в тусклом свете факелов, струйки крови. Пошатываясь,
он как-то отрешенно поводил головой, неуклюже взялся
за кирку и снова принялся долбить ненавистный камень.
Через двое суток, на утренней побудке, рыжий соловей
не проснулся. Больше мы не пели.
***
Прошла еще неделя, а может
и больше. Небо часто было ясным и я чаще видел
звезды. Снег уже не валил, но холод и не думал
убывать. Каждый из нас пытался намотать на себя побольше
тряпья, которое нам подбрасывали, чтобы мы не околели все
разом. Я уже хорошо усвоил, что довольствоваться надо малым.
Самое обидное, что несмотря на мороз и вечное
полуголодное состояние, мочевой пузырь работал двойную смену,
потому я регулярно морозил свои шары на лютом северном
ветре — в самой шахте нам мочиться не разрешали.
Обдавая отхожее место горячей струёй,
я стоял, запрокинув голову, смотрел на звезды
и наслаждался моментом блаженства. Тут на мое плечо
и легла чья-то рука. Я вздрогнул, дернулся, и,
развернувшись, отпрыгнул. Передо мной стоял кто-то, показавшийся
мне смутно знакомым — в темноте было не разглядеть.
Мужчина матерился и отряхивался.
— Чтоб тебя черти драли, Хаген!
Резкий, как понос! — вполголоса чертыхался мужик.
Голос был знакомый. Неужто Трент?
Неведомый меня раздери — да так и есть!
— Трент? Или, вернее, тейн
Тирент? Тебя не повесили?
— Боги миловали.
И не ори ты, говори тише. У меня мало
времени.
— Ошибаешься. Только оно
у нас и осталось.
— Философствуешь? Я думал
ты человек дела.