А Эммануил был добр и незлопамятен. Когда те документы, переданные после расформирования запасной бригады в архив областного военкомата, попали к нему, уже известному писателю-лауреату, во время его годичного пребывания на Владимирщине, он не прекратил переписку с приятелем военных лет, ни в одном письме не подал вида, что читал его донесение, и, откликаясь на его просьбы, даже посылал ему свои книги с дарственными надписями.
Он помнил, какое было время. Учитывал, что редактор был ранен на первом году войны. И повторял: «Каждый грешник имеет право на свою луковку».
Ему удалось избежать проверки документов в поезде, где по вагонам, набитым людьми с котомками и чемоданами, продирался комендантский патруль. Затем он, прибыв в Москву, ловко миновал патрульные наряды на Курском вокзале и привокзальной площади, как бы держа экзамен на разведчика. И уже на Киевском вокзале совсем по-фронтовому пристроился в воинский эшелон, следовавший в нужном ему направлении. Здесь он почувствовал себя почти в безопасности: облава в поезде и московские кордоны были позади, состояние преследуемого одиночки отступило, и он ехал с надеждой, что теперь, когда владимирский Рубикон перейден, все как-нибудь утрясется, с большим или меньшим скрипом.
Месяц назад, получив от Выдригана телеграмму – «жди нарочного» – он написал мужу своей сестры: «Единственное “но”: ПУМВО и мое начальство. Но я, желая уехать, добьюсь своего. А в крайнем случае… Уехать на фронт – не преступление же, в самом деле! Война так война!» Таково было его настроение.
Конец ознакомительного фрагмента.