Юноша устало выдохнул.
Откуда-то снизу донеслась едва уловимая мелодия клавесина.
Даниэль приложил палец к губам.
– А знаешь, что мы сделаем, Рей? Навестим Ее Величество. Прямо сейчас.
Реймонд ухмыльнулся, а на лице Даниэля появилась одна из тех улыбок, которой он сопровождал все свои спонтанные и опасные проделки.
– Даниэль, я клялся Ее Величеству, что буду отговаривать тебя от твоих сумасбродных выходок. Помнится, в прошлый раз ты заставил ее понервничать. – Реймонд довольно потер руки в черных перчатках, он был соучастником проделок Даниэля. – И ты, конечно, понимаешь, что она скажет…
– И именно поэтому мы это и сделаем.
Агнесс даже не успела возмутиться: словно два черных ворона, их плащи взметнулись среди портьер и оба выпорхнули с балкона, зацепились за карниз и с шумом влетели в огромные распахнутые створки просторного зала. Танцующие в ужасе кинулись кто куда, не понимая, что происходит. И только почти совсем глухая старенькая пианистка в круглых очках продолжала усердно давить на клавиши, извлекая заунывные звуки и не замечая образовавшегося вокруг хаоса.
Лишь одна фигура продолжала стоять, не дрогнув, как статуя римской богини – непоколебимая, непреклонная и невероятно прекрасная.
– Я же просила тебя. Никогда. Больше. Так. Не делать, – напевно прозвучал ее голос, рука с силой ударила по кипарисовому корпусу клавесина, отчего крышка захлопнулась, и очки пианистки сползли к самому кончику ее носа.
Реймонд преклонил колено. Последний аккорд, которому уже не суждено было разрешиться финальным стаккато, повис в воздухе. Даниэль, слишком очевидно довольный наделанным шумом, расправил плечи и медленно направился к девушке через весь зал. Подданные расступались, позволяя себе взгляды украдкой, голодные до событий. У них всегда была тема для сплетен, а появление Даниэля всегда обещало подробности, о которых обычно говорили шепотом. Юноша остановился напротив ее глаз и медленно опустился на колено, как уже давно подобало сделать в ее присутствии.
– Я желаю Вам доброго утра, Ваше Величество, – голос его был утрированно мягок и притворно податлив, – и искренне раскаиваюсь за Ваше беспокойство. Но дело, о котором я хочу с Вами поговорить, не терпит отлагательств.
Высокая, статная и грациозная… Невозможно было представить, что на столь изящных и хрупких плечах вместо подходящих им беззаботности и веселья лежало бремя правления всем королевством. Но это была иная юность, являющаяся отражением не столько колдовского дара, сколько огромной внутренней силы, приумноженной с годами.