– Говори.
– Мальчишка в порядке, остальных детей не видел, но госпожа плакала. Она сильно постарела и изменилась.– Министр потерянно замолчал.
– Мы все изменились.
– Ваше Величество, беспорядки усилились.
Государь раздраженно выдохнул, министр мгновенно почуял, что вызывает недовольство.
– Разрешите идти? – С надеждой спросил он.
Получил в ответ лишь взмах руки, пользуясь тем, что монарх стоит спиной, министр достал из внутреннего кармана два письма и положил их на стол, поверх пыльных бумаг.
– Юрий Сергеевич.– Понеслось ему вдогонку, он сделал вид, что не расслышал, хотя старость для него была ещё далеко, но она уже дохнула паутинкой тоненьких морщин в лицо.
Грузный воин стремительно обернулся, желая остановить своего министра, но дверь уже закрылась, он нахмурился, тряхнул лобастой головой, взгляд выцепил два конверта. Один из дорогой, белой бумаги, но его интересовал другой, жёлтый, с разводами от дождя и чем-то похожим на кровь. Он несмело его перевернул и отпрянул, этот почерк он не мог не узнать. Почерк своего друга, почерк второго после него лица в государстве, почерк отца Валеры. С трудом распечатал конверт, строчки поразили его, они впивались в сознание, они разрывали разум и душу, это был последний крик его друга. Строчки с листка вставали его гневным голосом, трясли развороченную душу, говорили о том, что трон под правителем уже не шатается, он горит, что война не проиграна, она убийственная. Монарх словно слышал его голос, видел, как тот в ярости мечется по комнате, кричит, это было ему позволено, только ему одному. Он закрыл глаза, тяжёлый воздух дрожал, ему стало душно, потянул тугой ворот мундира, не помогло. Он отпил воды, она была, словно густой кисель, стало только хуже, голос продолжал пульсировать, воин понимал, что это голос черствого разума, правильный голос, тот, который он и должен слушать. Но разбитая душа маялась от боли, он вскочил, бросился в коридор, но мир пошатнулся, начал исчезать, кто-то его позвал, где-то далеко закричали, он сползал по стене, царапая ее ногтями, в голове укором звенел все тот же, до боли знакомый голос.