Боков улыбался в ответ открыто и от души, давая понять, что он – свой парень, и опасаться его не нужно.
Он постепенно приходил в себя: «пиявка» уменьшилась почти в два раза, но всё ещё время от времени беспокоила его. Спасала работа. Когда он занимался большими собаками, пиявка основательно съёживалась и начинала тихо и безысходно поскуливать, словно побаивалась их, или опасалась.
Животные признали Петра сразу, видимо, почуяв в нём «своего парня».
Намного легче было с хозяином квартиры: тот как-то сразу проникся к нему доверием. В первый же день, когда Пётр спросил дедка, как к нему обращаться, тот ответил просто:
– Зови Михалычем – отозвался старик.
– А по имени-отчеству? – замялся Петро, – По одному отчеству как-то… не серьёзно…
– А по имени – отчеству – Ксенофонт Фелистратович… Проще уж – Михалычем – фамилия у меня Михалычев.
– Да, заковыристо вас назвали – улыбнулся в ответ Боков. – Где только такие имена отыскивали?
– Так из священнослужителей мы, – пояснил старик. – И отец мой был священником, и дед, и прадед по отцовской линии. И мне суждено было стать священнослужителем. Да только жизнь иначе повернулась… Оленьку я встретил Меньковскую. А она даже слышать не хотела о попах: семья интеллигентная, образованная, атеистическая. Из-за неё я вместо религии – ушёл в науку… Почти пятьдесят лет прожили душа в душу и рука об руку. Только оставила меня Оленька одного… Вот и коротаю дни и ночи один одинёшенек.
Конец ознакомительного фрагмента.