Паран вздохнул.
– И ты, Тавора, решила хоть как-то восполнить ему то, чего он так и не дождался от своего непутевого сына? Не думаю, что я снискал бы отцовскую благосклонность, если бы остался здесь и не пошел в армию. Я всегда считал: управлять семейными делами должен тот, кто это умеет.
Тавора сощурилась. Гордость не позволила ей даже улыбнуться на комплимент брата.
– А как Фелисина? – спросил он про младшую сестру.
– Как всегда. Сидит затворницей у себя в комнате и сочиняет. Она еще не знает о твоем приезде. Представляю, как она обрадуется и как следом огорчится, когда ты скажешь ей, что приехал всего на несколько дней.
– Она становится твоей соперницей?
Тавора презрительно фыркнула и отвернулась.
– Фелисина? Она слишком мягкотелая для этого мира. Да и вообще для любого мира, кроме своих четырех стен. Сам увидишь: она ничуть не изменилась.
Паран смотрел на жесткую, словно деревянную спину удалявшейся Таворы. Только сейчас он сообразил, что от него отчаянно пахнет потом: его собственным и лошадиным. И не только потом. От него пахло дорожной грязью и чем-то еще.
«Старая кровь и старые страхи, – подумал Паран, оглядываясь по сторонам. – А пиршественный зал-то совсем и не такой громадный, как мне раньше казалось».
С приходом морантов
все изменилось,
и вольные города,
подобно суденышкам утлым,
накрыли имперские волны.
На двенадцатый год сражений —
год Расколовшейся Луны —
явилось ее дитя,
неся губительный дождь
и чернокрылую надежду.
Два города продолжали
давать отпор малазанцам.
Один – горделивый и стойкий,
у Тьмы под могучим крылом.
Другой – разделенный,
лишенный солдат
и союзников тоже…
Тот, что силен был, пал первым.
Взывание к Тени. Фелисина (р. 1146)
1163 год сна Берны (два года спустя)
105 год Малазанской империи
9 год правления императрицы Ласэны
В клубах бледного дыма кружились вороны. Их хриплые крики сливались в зловещий хор, заглушая крики и стоны раненых и умирающих солдат. Удушающе пахло обгорелыми человеческими телами.
На третьем холме, откуда открывался вид на павший город с горделивым названием Крепыш, стояла боевая колдунья по имени Дырявый Парус. Ее окружали искореженные груды доспехов и оружия – вернее, того, во что все это превратилось.
От тех, кто еще какой-то час назад носил эти доспехи и держал в руках оружие, вообще ничего не осталось. Тишина, затаившаяся внутри измятых шлемов и сплющенных нагрудников, отдавалась в голове колдуньи погребальной песней.