Хватка вокруг щиколоток окрепла, будто сжались
челюсти капкана, и неведомая сила потащила деда прочь из церкви.
Проволокла мимо воющей, окутанной едким дымом дочки и вздернула.
Руки потеряли опору. Мир перевернулся, смешался. Крутанулось небо,
туман, прыгнула церковь. В нос ударила кровь, полилась почему-то
вниз. Голова закружилась.
Вода бурлила, закипая. В ней набухали и лопались
гнилостные пузыри. Старик болтался вниз головой, пытаясь
оглядеться, пытаясь понять, что же держит его за ноги.
Он даже не понял, когда появился монах. Повешенный им
прелюбодей стоял в нескольких метрах от него, объятый туманом. Не
обращая внимания на пленника, монах подошел к воющей Свете, сорвал
с нее цепь и, демонстративно подержав серебро в руке, отбросил
божьи узы в сторону.
Света скулила. Она подползла к хозяину, обняла его за
колени и дрожала так, будто и не мертва была вовсе. Монах похлопал
ее по голове, как собаку, и двинулся к старику. Его лицо скрывал
гнилой капюшон, весь в пятнах тления и плесени.
— Давай, — просипел ему старик. Голова кружилась. —
Давай.
Монах остановился совсем рядом. Ветви опустили деда
чуть пониже, чтобы его лицо оказалось напротив черного
провала.
— Я вздернул бы тебя еще раз, — плюнул в него
старик.
Монах не отреагировал. Дед в бессильной ярости
попытался вцепиться в полуистлевшую ткань руками, но что-то
мелькнуло в туманном мире, что-то сдвинулось, и пальцы схватили
воздух.
В церкви громко, натужно вопил Славик. Зубастый
младенец бился в истерике. Старик качался в плену ветвей, в висках
стучала кровь, капала из носа в болото, и каждая капля сразу
растворялась в мутной, вонючей воде. Монах же ничего не делал — он
стоял и смотрел. Будто размышлял. Светлана уползла в церковь, к
своему приплоду, и тварь постепенно затихла.
— Давай! — захрипел старик. — На крест!
Ветви дернули его в сторону, тряхнули, а затем
швырнули в воду в нескольких метрах от распятого корнями
Геннадия-дачника. Дед узнал его по теплой, камуфляжной куртке с
нашивкой «ОМОН» на спине. Он заманил его сюда рыбалкой. Обещал
невиданный улов, а когда деревья распинали здоровяка — смотрел в
сторону, заткнув пальцами уши. Он понимал, что делает великое зло.
Но оно было нужно его семье, и никто кроме старика не был виноват в
том, что домом для Светы стала заброшенная церковь среди
разрастающихся топей, а мужем — утопленный им монах.