Это была та самая золотая диадема Елены Прекрасной. Великая древность…
Вальтер тут же подхватил ее, не давая драгоценности упасть на ковер.
Все дальнейшее было уже делом техники. Окорочок получил в свой рот увесистый кляп из стянутых с него же носков, затем он был связан сорванной с кровати простыней.
Потом Шлиман упаковал диадему в большую бархатную коробку, в которой она хранилась в сейфе олигарха и спустился к выходной двери. Он осторожно высунул из нее голову и, не увидев поблизости охранников, побежал к стоящему возле витой лестницы «Хаммеру». Похоже, оставалось только одно препятствие в виде «секьюрити» у ворот поместья.
Но дюжий, и ничего не подозревающий охранник сам вышел к подкатившей машине. Похоже, он сильно удивился, когда резко открывшаяся водительская дверь сшибла его с ног, а затем какой-то тип наставил на него «пушку». Парню ничего не оставалось, как под дулом пистолета открыть ворота, после чего и он получил профессиональный удар рукояткой пистолета по голове.
…Шлиман старался не мчаться по Москве, понимая, что ему сейчас не до разборок с ГИБДД, если его вдруг остановят. Подъезжая к музею искусств, он позвонил его директору Ирине Почиковской, с которой Вальтера, как и со многими другими директорами крупнейших музеев мира, связывали деловые и даже дружеские отношения.
Директор встретила Шлимана в дверях своего кабинета с традиционной дружелюбной улыбкой, но Вальтер на этот раз даже забыл, как обычно, поцеловать ей руку.
– У меня к вам важнейшее и срочнейшее дело, – выпалил Шлиман.
У Почиковской округлились глаза, потому что таким взъерошенным этого солидного, аристократического вида мужчину она видела впервые.
Правда, в следующие три минуты глаза почтенной дамы вообще могли вылезти из орбит, потому что Вальтер открыл бархатную коробку и извлек оттуда диадему Елены Прекрасной.
– Вы… что это… откуда, – только могла пролепетать Ирина Почиковская, прекрасно знающая, что этот величайший в мире артефакт хранится в ее музее за семью замками и семью дверями.
Следующий час она, машинально прихлебывала принесенный секретаршей чай, и с совершенно ошалевшим видом слушала то, что рассказывал ей Вальтер Шлиман. Иногда она, не веря своим глазам, дотрагивалась до золотой диадемы, и лицо ее при этом выражало крайне противоречивые чувства.