Даже если это было и так – не признался бы и себе.
Как обычно, тенью прошёл в палату и сел в углу – тихо-тихо. Эндрю вполголоса беседовал с соседом – его Тиринари помнил: раньше тот отвечал за инвентарь больницы. И как-то уютно было в тёплом помещении, где на тумбочке стоял горячий кофе – почти непостижимая вещь, учитывая, что все известные запасы напитка Мэрион забрал себе.
Против обыкновения, Эндрю не сделал вид, что Смерти нет. Он замолчал на полуслове и начал разглаживать усы. Сосед крякнул и вдруг, прихватив кружку, тяжело поднялся и двинулся к выходу.
Тишина.
– Что молчишь? – Эндрю повернул стул к Тиринари. Молодой врач снова почувствовал себя нерадивым мальчишкой, сделавшим что-то, неугодное системе. – Бледный, как смерть…
Смеялся? Знал, что Тиринари так называют?
– Здравствуй, – и прикусил язык. Прав Мэрион. Идиот Тиринари – как есть идиот. Зачем поздоровался? Теперь не отделаться, даже если выйти в коридор – пойдёт бывший наставник следом укоризненным призраком.
– Здравствую, – ответил Эндрю. – А ты?
– Вполне.
Эндрю окинул Тиринари взглядом с ног до головы, задерживаясь на каждом синяке, каждой царапине, на пострадавшем боку. Бывший практикант попытался выпрямиться – и надо же, сидя ему это удалось.
Эндрю и сам постарел за это время. Скулы и нос обозначились острее. Тиринари подумал, что, наверное, и ему самому кожа обтянула лицо.
А ещё Эндрю улыбался. Жалостливо так.
– Понял, что натворил?
– Что? – не понял Тиринари.
– Не стыдишься? – спросил. Точь-в-точь старик-отец спрашивает блудного сына. Смерти пришло в голову это сравнение – и он взъершился в ответ:
– Чего мне стыдиться?
– Оставь, – Эндрю его будто не слышал. – Оставь чужака. Это путь к гибели. Ты уже погибаешь, посмотри.
– Это всего лишь раны, Эндрю. Для героев это нормально.
– Чтобы быть героем, не нужно драться в одиночку против всех и получать раны. Герой – это человек чести и долга…
– А и герой, – пальцы Смерти впиваются в спинку стула. – По-своему. Как умею. Как показали. Он – мощь! Он интересен! Он личность! Он – один против тысячи! А что вы? Муравейник?
Эндрю улыбался и кивал. Глаза, казалось, ощупывали и взвешивали Тиринари.
– Прав был Ипполит, – сказал вдруг он. – Прав был.
– Был да сплыл, – широкий рот Смерти расплывается в улыбке. Злой улыбке. Улыбке «от противного». Он знал, что потом будет жалеть; но был уверен, что иначе нельзя.