Тем не менее заданный петровскими преобразованиями импульс оказался исключительно сильным, и потому западные исследователи склонны сосредоточиваться на более отдаленных их результатах, при этом оценки степени «трансформации» варьируют. П. Кинан, например, полагает, что успех Петра в «освобождении женщины» был лишь частичным, и в конце XVIII в. все чаще начинают звучать голоса, ностальгически вспоминающие скромных затворниц, «истинно русских» женщин времен царя Алексея Михайловича. Следует заметить, что известный труд князя Щербатова «О повреждении нравов в России», а также инвективы Радищева в его «Путешествии из Петербурга в Москву» оказывают большое влияние на интерпретации историков. Они фиксируют своего рода консервативный откат, который, по мнению Б. Энгель, свидетельствует о том, что «петровская революция» к концу века «совершила полный круг», хотя и достигла безусловных успехов (42, c. 24).
В то же время в западной историографии присутствует явная тенденция рассматривать новые социальные и культурные явления, касающиеся гендерных отношений, в континууме, с выявлением скорее элементов преемственности, а не разрывов. Петровская «революция сверху» в данном случае служит отправным пунктом для изучения тех или иных явлений и черт «галантного века», разворачивающихся на протяжении более чем 100 лет. Так, первоначальные намерения организовать школы для девочек реализовались только при Екатерине II, и даже окончательное утверждение европейского стиля в одежде произошло тогда же.
Тот факт, что в период 1701–1724 гг. было выпущено 17 указов, касающихся ношения европейского платья, свидетельствует о том, как нелегко насаждалась новая мода, пишет П. Кинан. Более того, указы о запрещении носить русскую национальную одежду продолжали выходить и в царствование Елизаветы Петровны (81, с. 131–132). Следует отметить, что усиленное внимание западной историографии к моде имеет под собой серьезные основания. Там давно уже бытует мнение о важной роли одежды, которая используется в качестве индикатора, отражающего социальные, культурные и политические различия между людьми. Как считает П. Кинан, изменения в одежде придворных имели большое значение, во-первых, для восприятия России и ее двора иностранцами, что было необходимо для вхождения империи в сферу европейской цивилизации; во-вторых, для самовосприятия и самоидентификации социальных групп, в частности дворянок, которые теперь полноправно вошли в публичную сферу. Императорский двор стал в этот период центром общественной жизни, и проходившие там праздники требовали соответствующей одежды, которая выступает показателем богатства и статуса (81, с. 125). Указы Елизаветы Петровны о позволении женам купцов посещать представления в придворном театре – «только б одеты были не гнусно» – или о запрещении гулять в Летнем саду «не в фижменных юпках» демонстрируют, что одежда становится важным инструментом социального контроля (81, с. 134).