Дальнейшие шаги по обоснованию того факта, что иностранка незнатного происхождения правит Россией как «помазанница Божья», предприняло духовенство, которое в проповедях активно подчеркивало связь между святой Екатериной и императрицей, воплотившей на земле Божественный промысел и волю ее супруга. Эти моменты были закреплены затем и в светских публичных празднествах, неизменно включавших в себя церковные службы. Императрица играла в них центральную роль в качестве соратницы и преемницы Петра Великого. День ее ангела стал одним из важнейших государственных праздников. Таким образом была создана символическая модель, которая использовалась при обосновании права на трон последующих российских императриц – Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны. Елизавета, кроме того, возродила день св. Екатерины, отмененный ее предшественницей, и всячески возвышала память матери, подчеркивая свое наследование «по крови» не только по мужской линии – от Петра, но и по женской (97, с. 185).
Как заключает автор, исследованный им сюжет выдвигает на передний план иную составляющую политической культуры и стратегий петровского времени, которой обычно пренебрегали историки. Наряду с дискурсом обновления, разрыва с традициями и воинствующей секулярностью в риторике эпохи присутствовали идеи глубокой преемственности и сильный религиозный компонент, что ярко проявилось в процессе легитимации первой русской императрицы и ее преемниц (97, с. 227).
Следует заметить, что русским монархиням XVIII в. посвящено немало работ. С точки зрения гендерного анализа представляет интерес статья Джона Александера об образах императриц-амазонок в русской культуре (16). Наиболее подробно освещена в западной историографии жизнь и деятельность Екатерины Великой, в особенности ее писательские труды и покровительство, которое она оказывала женщинам (40; 104). А самой популярной фигурой женской истории XVIII в. является Е.Р. Дашкова, что обусловлено не только ее исторической ролью и количеством имеющихся источников, но и той активной работой, которую ведет А. Воронцов-Дашков, недавно выпустивший ее биографию на английском языке (143).
В целом современная западная историография дает весьма откорректированную картину придворной жизни XVIII в., которая раньше часто изображалась в карикатурном виде, в атмосфере фривольности и скандала. Не отрицая присущего «галантному веку» фаворитизма, гендерные историки стараются показать «механизмы персонифицированной политики», в которой личное, частное поднято на уровень государственного. И здесь просматриваются аналогии с московским периодом, когда между публичной и частной сферами не было китайской стены, когда политика в буквальном смысле являлась продолжением семейных обязанностей и фигура царицы представляла собой органическую часть политической системы.