Девять жизней. В бой идут одни старики - страница 23

Шрифт
Интервал


У меня же,
                   как у Икара,
                                        флигели плавятся.
Ретиво,
            спешу оторваться,
топлёный асфальт не отпускает,
                                          сжирая подошвы,
гудрона
               ваксой.
Ты же лети,
                      Миру,
                              масленичный лист свой
неси, исчезая на горизонте как дымка.
Я буду здесь.
                         След в тротуаре.
                                                                   Твой.
   Отпечаток жевательной резинки.

«Глаза спрятав…»

Глаза спрятав
           за очками чёрной
оправы.
Холодной,
        не целуя в лоб,
          улыбкой одарила.
Топор протирая салфеточкой,
      с исполнением долга
кровавой расправы.
Словно веточки,
    ручками нежными,
     стволы ворошила.
Лес вдохновенный,
                    корчевала,
                   секла в щепу.
Бездейственно,
       чем защититься,
и в мешке моём нет шила,
смотрю, чешу репу.
Ребра выломанные,
    поправлю на место,
                         без опыта,
грубо.
И когда из моей девочки,
           превратилась,
      в жестокого лесоруба.

«В себе – себе…»

В себе – себе,
             самостоятельно,
                   закантовавшись,
                можно, многое сказать,
в уме,
        простить,
           в глубинах сердца пожалеть,
может быть, ругая.
Порой на карму
                    уповать.
Бесчинно, свою вину другим
вменять.
В лучшем жанре медицида,
                          предполагая,
                                     что люди —
убивают,
        находишь алиби,
                               вину снимая
с суицида.
Ты взял большую ношу на себя,
но прежде,
              чем других судить,
                                               реши,
кем быть…
Самозванец, —
              души своей,
                  не Бог и не судья.
Как маятник внутри мотаясь,
                           не выходит…
определить
                в себе себя.

«КолЯ чужое сердце шилом…»

КолЯ чужое сердце шилом,
   играя с жизнью,
                          веселясь,
смеясь в лицо душевной боли.
Я призывал не жить уныло,
     и не считал себя ранимым,
пока не слушал этой соли.
Любовь
          вообще считал насмешкой,
нелепой выдумкой,
                            игрой,
                         обманом.
Чужих тревог и мук не чуял,
         плевал на души