монахами.
Вступление Чама на Афон влекло за собой плачевные последствия для всех здешних обитателей, ибо он своим прибытием мог скорее раздражить турок и возбудить их мстительность (как это и случилось), нежели защитить от них. А потому, несмотря на его как бы патриотические действия, Святая Гора не могла принять участия в этих начинаниях, тем более что Чам принадлежал к морским пиратам, как слышно было и как впоследствии показали сами его действия, а также и потому, что памятны были следствия 1820-х годов, когда некоторая часть афонцев оказала содействие в греческом восстании христианам, вознамерившимся сбросить тяготевшее над ними четырехвековое турецкое иго, и вся Святая Гора поплатилась за них – резней и увечением большей части своих обитателей и расхищением драгоценностей церковных (которых, впрочем, главная и большая часть была скрыта). Посему ни один монастырь не изъявил согласия на намерения Чама и ни один не пустил его в свои ворота. Вследствие сего Чам избрал для себя местом пребывания Карею[7], а войско свое поставил на границе Афона к перешейку, отрядив нескольких удальцов в известные ему места Святой Горы (где пристают корабли и пароходы) для стражи на случай высадки каких-либо неприятельских отрядов. Конечно, такие действия греческого общества не могли быть тайной для турецкого правительства, которое скоро узнало и об отряде Чама, прибывшем на Афон. Вступление Чама на Святую Гору было принято турецким правительством за свидетельство явного участия афонцев в восстании, и, считая русских главными виновниками возмущения, вскоре оно отправило войско под начальством бея (полковника) для усмирения афонцев с приказом предать огню и мечу всех участников восстания, особенно же русских. По этому же распоряжению в мае 1854 года турецкий пароход с 1600 человеками десантного войска явился на рейд главной пристани Афона Дафни близ монастыря Ксиропотам, соседствующего с Русским.
Узнав заранее о приближающемся бедствии и слыша, сколь страшное испытание готовится турками собственно русским, в нашем монастыре стали свершать молебствия и бдения к Царице Небесной, прося Ее помощи и заступления. Завидев же вдали пароход и рассмотрев в подзорную трубу войско, братия сказали: «Вот наконец головорезы наши приехали! Ожидать больше нечего, смерть налицо». Старцы же, зная решимость братии умереть с преданностью воле Божией, возвестили некоторым из них (более сильным в подвигах духовных) припасть со слезной молитвой к Начальнице Святого Афона и у Нее одной просить помощи и защиты, и если уж Она, Владычица, не заступится, то да будет воля Божия. Трогательна, пламенна, с детским воплем и слезами была молитва к Небесной Назирательнице Ее ополченцев – братии обители. «Не имамы иныя помощи, – лилось от стесненных скорбью сердец их, – не имамы иныя надежды, разве Тебе, Владычица! Ты нам помози; на Тебе надеемся и Тобою хвалимся, Твои бо есмы раби, да не постыдимся вовеки!» И Матерь щедрот и всякия утехи не оставила в этой скорби Своих ратников, и среди молитвы возвещено было Духом Божиим одному старцу, что турки не высадятся на берег. Несмотря на достоверность извещения, старец молитвенно просил объяснить, как же они не высадятся, когда с тем и приехали к Афону и препятствий им никаких нет. «Не высадятся, – повторил Глас, – верно это – не высадятся. Их Матерь Божия не пускает».