В глазах потемнело, мышцы парализовало. Мгновенно упав, я лишь
где-то на грани сознания услышал, как Драгон зачем-то кому-то
позвонил:
— Ка-ча* Это Монки Д. Драгон. Я закончил со своей задачей.
Возвращаюсь, — он идеально владел не только фруктом, но и
телом.
Я пришёл в себя лишь спустя какое-то время. Меня куда-то тащили.
Пол под ногами раскачивался, и по ритмичному шуму штормовых волн за
окном я понял, что мы всё ещё находились на корабле, посреди
бушующего моря. Дозорные молча вели меня по коридору, балансируя на
качающемуся коридору.
— "Я снова восстановился довольно быстро," — мелькнуло у меня в
голове. Но был ли в этом смысл? Мои мышцы ныли от боли, словно
после долгого, изнурительного боя, примерно на том же уровне, как
после недолгого боя против Ловчего Гранта. К тому же странная
слабость мешала использовать фрукт, я лишь повернул голову,
заметив, что на мне были странные наручники, от которых становилось
буквально плохо. — “Кайросеки?” — Промелькнуло у меня в голове.
Металл, что содержит силу самого моря, неподготовленных
фруктовиков он лишает не только возможности использовать фрукт, но
и всей выносливости. Каждое движение стало болезненным, тело
ослабело до предела, а дыхание стало тяжелым. В таком состоянии
меня закинули внутрь влажной камеры, которая выглядела воплощение
безысходности. Свет тусклой лампы проходил через толстые решётки,
немного освещая влажные от сырости металлические стены. Пол,
неровный и грязный, был весь в пятнах соли и потемнел от времени.
По углам ржавели цепи, как напоминание о тех, кто был здесь до
меня, и кого, возможно, уже нет в живых.
Единственным предметом мебели в этой сырой и унылой тюремной
камере была грубо сколоченная деревянная лавка, по виду и состоянию
готовая развалиться в любую секунду. А ещё в углу камеры стояло
грязное ведро — единственное "удобство" в этом месте. Я подумал об
уборной, когда спустя какое-то время сюда кинули остальных членов
команды. Сначала в камеру бросили Маргарин, её руки безжизненно
свисали, но она, похоже, всё ещё дышала. Затем втащили
бесчувственного Гэрри, его тело бессильно рухнуло на влажный пол —
забавно, что не сняли шлем, видимо, увидели лицо и маску всё же
решили оставить. А вот я был без него. Однако кайросеки могло
сказать на нём самым худшим образом, само его сознание существовало
благодаря фрукту, поэтому я не сводил с него взгляда, пока не
услышал, как тот тихо что-то бормотал на вполне человечеством
наречии.