Мороз, и тот неправильный. В иных краях на такой рукой махнешь
да спокойно делами займешься. Зато в Петербурге чуть ударит, всего
ничего затрещит, и вот уже нет спасения душе христианской. Только и
радости, что у костра, гвардейцами на улице разведенного,
отогреться. И – дворами-дворами, избегая открытых, холодящих до
костей прошпектов.
Сытая, не в пример спокойная Москва тиха и благообразна. Сияет
маковками церквей, зовет малиновым звоном колоколов. И народ в
белокаменной живет чинно, по старинке, как дедами да прадедами
завещано. Но не там нонче бьется сердце России.
Из Петербурга бежит свежая кровь дорогами-артериями к другим
городам да весям. Скачут эстафетой курьеры, везя царские указы;
с барабанным боем выходят на площадь глашатаи. Слушай честной
народ, рты открывай, удивляйся.
Из северной столицы приходит все новое, а раз новое – то
страшное и непонятное.
Скрипя полозьями по нерасчищенным сугробам, возок остановился у
дома. Всхрапнули лошади, стали ушами прядать. Почуяли кого-то. И
верно: мимо прокатили санки с краснощекими пьяненькими солдатами,
горланившими свое. Этим все нипочем. Гуляют по случаю турецкой
виктории да возвращения из крымских степей. Надрывают луженые
глотки.
Мундиры на солдатах новехонькие: зимние шапки-треухи, долгополые
зеленые шинели. В столице все это примелькалось, а вот народ
приезжий смотрит с удивлением. Непривычно оно как-то.
Из возка выбрались двое в лисьих шубах, меховые шапки надвинуты
глубоко, только и видно, что глаза. У одного, ростом и видом
неприметного, злые и напряженные, у второго – скорее
растерянные.
– Зачем вы привезли меня в эту глухомань? – спрашивает
второй.
Каркают с деревьев вороны, самые непугливые слетают с веток,
начинают бродить неподалеку. Прыгают бесстыжие воробьи, ищут теплые
лошадиные «яблоки».
– Скоро увидите, Семен Андреевич, – многообещающе
отвечает невидный собой мужчина.
Внутри дома едва ли теплее, чем снаружи, потому никто и не
думает заходить.
Семен Андреевич зябко ежится. Шуба не спасает, мерзнут руки в
соболиной муфте.
– У меня мало времени, – говорит он, ози раясь.
– Напрасно вы его не потратите, – уверяет
неприметный.
К возку подкатил еще один, точь-в-точь такой же. Встал напротив.
Рванул дверцу, напуская холода в теплое нутро, неприметный. Открыл
и встал сбоку.