Девушка рывком села, прислушалась. Может, морок снова снится? Но нет, вот снова скрип и сквозняком из щели дунуло. Хотела она спросить кого там принесло, но язык к небу прилип. Страх такой охватил, что не шевельнуться. Глаза к темноте чуть привыкли, стала видна фигура у двери. Человек тоже, видать, к темноте приноравливался. Не мачеха это и не отец, тот ростом ниже, и даже не Стрижак. Тот в плечах хоть и широк, но в бедрах узок. Этот же огромен, что вдоль, что поперек. Вот пришлый постоял и двинулся, да прямо к ней, руки расставив. Милава вскрикнула и с лавки на пол скатилась, метнулась в сторону, человек за ней, она в другую. Почти схватил он ее за подол, но она рванулась, только ткань затрещала. Выскочила на улицу, крикнуть хотела, на помощь позвать, но за косу сильно дернули и тут же жесткая, дегтем пахнущая ладонь рот закрыла.
— Тихо, девка, не ори. Не будешь орать, умрешь быстро, без мучений.
Милава затихла, не потому что совета послушалась, а потому, что узнала голос. Замычала. Это ж Крепень, бондарь. Лучшие бочки, кадушки и ведра у него. За что он ее так? Она снова замычала, попыталась укусить ладонь, получила такой тычок в ребра, что задохнулась.
А Крепень одной рукой ей рот зажимает, второй по телу шарит, грудь смял. Задышал вдруг тяжело и часто.
— Ладная ты девка. Жаль такую в реку-то сразу, — хрипнул он ей в ухо. — Ничего, не убудет от тебя.
Руки его полезли под подол сарафана, Милава задергалась, лягнулась, и как-то выдралась, упала на землю, чуть не карачках побежала, но за ногу ее дернули. Кречет сверху упал, навалился всем весом, дышать тяжко стало. Она все же пыталась, извивалась, кричать не могла, лишь хрипы из горла рвались. Вот еще раз получилось вывернуться, но сил встать уже не было, она просто по земле откатилась, спиной в яблоню уперлась, в ту самую, матушкину.
А Крепень уже надвигался, голову опустив, оскалившись, как зверь дикий, и в предрассветном часе навьим духом гляделся.
— Чего дергаешься? Сказал же, умрешь быстро, если дурить не будешь.
— За что? Крепень, за что? — прошептала Милава. — Что я тебе сделала?
— Это ты мачеху свою спроси, — ухмыльнулся Крепень, — она за твою смерть щедро заплатила, и не только монетой. — Глаза его масляно заблестели.
Милава от ужаса замерла, не гибель ее страшила, а мысль, что отец так и не узнает, что с дочерью сталось, и будет дальше с душегубицей в одну постель лежиться.