10. Глава 10. Тимофей
День был шумным и бестолковым. Но — до странного радостным. Я повёз Миру за город. Здесь, у озера, были высокие горки для катания на ватрушках, вкусно пахло шашлыками, а кофе в закусочной у дороги был невероятно вкусным.
Мира была права. Для всего этого мне вовсе не нужен был сопровождающий. Мало того, я совершенно не так планировал провести эти дни. Хотел посетить предприятия, посмотреть на работу, говорить с людьми. А в итоге так и тянет забрать куда нибудь Миру, смотреть, как пьёт кофе на улице из стаканчика, удерживая его ладонями в пушистых варежках, и иногда, словно забывшись, забыв, как ненавидит меня, улыбается.
Очередная ватрушка с Мирой лихо слетела со склона и укатилась далеко в сугроб, перевернулась, Мира воткнулась прямо в снег. Я, проваливаясь, побежал к ней. Сразу вспомнились все страшные истории про тюбинги — люди здесь и шеи ломали. Перевернул Миру, у неё лицо бледное, глаза закрыты и даже кажется — не дышит.
— Эй, — позвал я. — Эй, Летняя, очнись.
Тишина. Я напрягся порядком, потом осторожно её потряс, затем прижался ухом к груди, словно можно было через пуховик понять, бьётся ли там сердце.
И тогда…она засмеялась. Звонко и задиристо, как раньше совсем.
— Бессонов, — всхлипнула, даже всхрюкнула она. — Как же тебя легко напугать.
— Хорош, - сердито выдохнул я. - Задницу уже отморозил. Поехали в город.
Подал ей руку, помогая встать, повёл на стоянку. Шёл и вспоминал, как она смеялась. Хотелось смешить её снова и снова, чтобы только слушать, но она снова ушла в себя и закрылась. Блядство.
Только услышав этот её смех понял, как мне его не хватало. Заехали в ту самую закусочную, я ужасно проголодался. Шашлыков заказал целую гору, всех видов, которые здесь были. Принесли на огромном деревянном блюде, обложив крошечными помидорками и кольцами срочного маринованного лука.
Мира прищурилась, выбирая самый аппетитный кусок, и схватила его руками, презрев поданные к столу приборы.
У меня не болело сердце. Никогда ни в какие моменты, но вот сейчас что-то внутри тревожно заныло. Но это была не боль, просто пустота, которая там обосновалась, а теперь росла, грозя поглотить меня полностью.
Страшно. Смотрю на неё и страшно осознавать, что я уеду, и она останется. И больше не будет поводов её увидеть, в конце концов есть же у меня гордость, ну. Именно из-за этой гордости не смог простить, указал на дверь пять лет назад. И считал, что был прав. И сейчас считаю, только что-то ни хрена не легче. Не нужно было все это затевать, только стали затягиваться раны.