А ещё он никак не мог понять, откуда
у этого славного человека такая личная трусость? Кем-кем, а вот
трусом государь Пётр Алексеевич не был. И в баталиях участвовал, и
на кораблях в бурю плавал, всяко случалось, но вот такое щемящее
чувство личной слабости его откровенно пугало и напрягало. Ну что
за чертовщина! А еще этот дурачок ввел сухой закон! Где это видано,
чтобы на Руси да народу не пить? Глупости это! Он внезапно понял,
что обладатель сего тела оказался человеком добрым, но недалеким,
обладающим умом, но вместе с этим и леностью, которая не позволила
сему уму развиваться и превратиться в самый главный инструмент
управления державой. За державу было обидно! Вспомнив о выпивке,
Пётр в оболочке Николая решил, что не помешало бы промочить горло,
ибо жажда оказалось, имела место.
Первое, что стал искать Пётр
Алексеевич – так это вино, хлебное али виноградное. Но ни того, ни
другого в его покоях не нашлось. Бар (место для хранения
алкогольных напитков) был показательно вычищен его предшественником
в сём теле вычищен и все напитки торжественно вылиты на землю. Ибо
государь тоже должен сухой закон соблюдать, раз ввёл его в
действие. Нет, точно, если человек не пьет, он или сволота, или
болен[1].
Николай точно больным не был. Даже пива не нашлось! А жажда уже
бывшего-настоящего государя серьезно так стала
мучать[2].
Чайник с теплым, чуть уже поостывшим
травяным чаем нашелся на журнальном столике как-то сам по себе.
Задумавшись о том, как бы справнее отменить сухой закон. Ибо жизнь
без вина Пётр себе представить не мог, государь на автомате налил
себе полную чашку и залпом выпил чуть горьковатый, но довольно-таки
приятный настой. И тут тело скрутило сильнейшей судорогой, изо рта
пошла пена.
«Идиот»! – успел подумать Пётр,
вспомнив, что в этом чае присутствовал какой-то сильный яд.
А еще через несколько мгновений душа
Петра наблюдала, как корчится в агонии его несостоявшееся тело.
- Ну вот, герр Питер,
тебя[3] и на
минуту оставить нельзя! Что-то да натворишь! Государя-императора
уконтрапупил!
- Чего? – удивился дух Петра не
появившемуся ниоткуда духу Брюса, а новому, непонятному слову.
- Ну, прикончил, в смысле. Это слово
из новой жизни, мин херц, ты еще не такого наслушаешься. Да… А
делать-то что? Первый раз вселением я сие тело к жизни вернул. А
теперь?