‒ Тогда получается, мы зря прилетели,
опоздали, ‒ рассудил Перец. ‒ Сколько времени прошло с тех пор, как
этот... Бродяга, видел наемников?
‒ Бродяга проследил за ними. Наемники
не вернулись.
Повисла пауза. Думаю, не только у
меня оживились волоски на спине.
Гном обреченно вздохнул:
‒ Эх, и угораздило же сунуться в
Припять под конец света…
‒ Всего несколько минут в Припяти, а
у одного уже мозги полетели, ‒ мрачно заметил Перец.
‒ Сам псих, ‒ обиделся Гном. ‒
Сегодня двадцать первое декабря. На нем кончился календарь майя.
Олигархи себе уже бункеры подземные купили.
Перец пожал плечами.
‒ Психоз заразен. А календарь…
Сколько ж можно писать? Ничьей жизни не хватит. Вот и у астролога,
или кто там у них был, не хватило.
‒ Логично, ‒ усмехнулся Левша.
‒ Глядите, мужики! Первый снег! ‒
воскликнул Горбатый.
С неба плавно спускались пушинки. Я
подставил ладонь. На нее сел белый крохотный ежик. Тут же
вспомнилось, как прошлой зимой я, Люда и Машка играли в снежки.
Меня не щадили, а я поддавался, чтобы услышать звонкий смех моих
девочек. Игра закончилась кучей-малой. Фундаментом послужил,
конечно, папа.
‒ Как думаете, это хороший знак? ‒
спросил Гном, завороженно смотря вверх; никто не ответил.
Дегтярев кашлянул и притянул к себе
всеобщее внимание.
‒ Так, собрались, ‒ командирским
тоном начал он. ‒ Идти недалеко. Ориентир – вон то высокое здание с
советским гербом на крыше. Все видят? Отлично. За мной.
‒ Товарищ полковник, ‒ задержал
Дегтярева Стельмах, ‒ а как же наш пилот?
‒ За вертолетом присмотрят люди
Бродяги.
‒ Присмо-отрят… ‒ скептично сказал в
сторону Перец.
‒ Как я уже говорил, дорога каждая
секунда, ‒ продолжал инструктаж Дегтярев. ‒ Снимите оружие с
предохранителей. И не забывайте об аномалиях.
То ли показалось, то ли Перец
скрипнул зубами. Стельмах проворчал что-то недовольно. Полковник
сыпал советами, как небо – снегом. Ну, прям, как с детьми.
О шутках и разговорах забыли.
Дегтярев шел первым, Горбатый замыкал.
Запустение, разруха, мертвая тишина,
лениво опускающиеся снежинки – все ввергало в транс,
гипнотизировало. Думалось, ничто не способно поколебать
невозмутимость Припяти. Советская атрибутика возвращала в
счастливое прошлое. Восьмидесятые – далеко не шелковые времена, но
тогда я был ребенком. Что может быть ярче, радостнее беззаботного
детства?