Потом уже на обрывке этой фольги я переосадил медь, извлеченную
из нескольких медных пятаков: знание о том, что чем чище медь, тем
она пластичнее после отжига, я тоже в детстве получил. Ну и
эстетическое наслаждение определенное получил: свежая электролизная
медь – она очень красивого розового цвета. А толстая, миллиметра в
четыре, медяшка после отжига еще и мягкой становится, как
пластилин. То есть все же попрочнее, но если у человека руки очень
сильные, то из нее можно буквально «слепить» что-то интересное. То
есть выгнуть, выдавить – все же медь, в отличие от пластилина, не
слипается – но мне этого и не надо было. Правда руки у меня не
настолько сильные, чтобы медь мять, даже отожженную – но про
Архимеда с его рычагом я еще в младшей школе учил, так что
небольшой рычажный пресс мне недостаток силы и твердости рук
компенсировал.
Из толстой меди я изваял с полсотни «больших» игрушек, а из
тонкой – то есть их «почти фольги» – я наштамповал маленьких
красивых колпачков. И потом их – с помощью той же гальванопластики,
только не с серной кислотой, а с соляной – облудил изнутри. Так как
у меня в памяти отложилось – еще со времен юношества – что
изобретение товарища Ховарда смедью как-то очень нервно
взаимодействует.
Хороший, наверное, был мужик этот Ховард, но так он и не узнал,
что именно ему удалось изобрести: когда я предложил Ларраньяге
Ховарда пригласить профессором в университет Монтевидео, он лих
засмеялся и сказал, что британец уже помер лет пятнадцать как. Ну
помер – и помер, изобретение-то его «осталось в народной памяти». А
еще – в небольшом пузырьке: мне этот апостольский викарий его
граммов так пятнадцать схимичил «для опытов». Пятнадцать граммов
гремучей ртути…
На то, чтобы научиться запрессовывать гремучую ртуть в капсюли,
у меня ушло чуть больше одного дня (и с дюжину взорвавшихся в
процессе «изделий»), но в конце концов у меня вышло их сделать
полсотни – ровно столько же, столько я изготовил гильз и пуль в
медной оболочке. С порохом я вообще не заморачивался – просто
попросил у охранников, приставленных к яхте, и получил столько,
сколько мне было нужно. А вот пистолет я делал почти две недели –
но я особо и не спешил. В Уругвае я заранее сказал, что вернусь
примерно через год, в Петербург по льду яхту всяко было не
провести, так что я старался все сделать получше, а не побыстрее. И
пистодет делал именно «получше». Странный такой пистолет: так как
из современного (мне) оружия я был знаком лишь с конструкцией
калаша, то и пистолет у меня в чем-то был его «упрощенной копией»,
то есть с запиранием ствола такой же железякой – но без какой бы то
ни было автоматики. Ствол у пистолета получился сантиметров
двадцать, пять калибр – восемь миллиметров (просто у меня только
такое сверло достаточно длинное нашлось) – но он стрелял неплохо.
Очень неплохо – и в конце апреля, перегнав яхту в Петербург, я
пригласил Александра Христофоровича на «морскую прогулку».