И они были не единственными. Каждый слуга, проходящий мимо,
стремился либо задеть меня ногой, либо показательно обойти как
можно дальше, либо усмехнуться — да хоть как-то показать своё
превосходство. Будто им кто-то приказал делать это. Хотя… я не
удивлюсь, если брат действительно требует от своих слуг относиться
ко мне как к какому-то животному, случайно оказавшемуся в здании.
Правда, зачем ему нужно так самоутверждаться, я не знаю.
Ситуация слегка изменилась, когда из-за угла появилась маленькая
девочка лет четырёх, одетая в яркое зелёное платье. Подойдя ко мне,
она скрестила руки за спиной и спросила:
— А почему взрослые называют тебя отбросом? И кто такой
отброс?
В её глазах стояло любопытство. Ребенок явно не имел в виду
ничего плохого.
— Отбросами называют плохих людей. Так что беги к маме,
солнце.
Девочка посмотрела на меня с недоверием, но не успела задать
других вопросов. Следующая служанка, заглянувшая в коридор, охнула
при виде ребёнка рядом со мной. Она всплеснула руками, подбежала к
девочке, схватила ребенка на руки и поспешила уйти. Я успел
различить слова:
— Сколько раз тебе говорили: не общайся с гостями господина!
Полагаю, прислуга впервые назвала меня «гостем».
Томительное ожидание продолжалось ещё пару часов. В какой-то
момент мне стало всё равно, сколько ещё придётся сидеть здесь. Я
был готов ждать хоть до вечера — просто из интереса: насколько
далеко зайдёт брат?
Наконец, после долгого ожидания, дверь приоткрылась. Брат
посмотрел на меня свысока, цыкнул зубом, будто не ожидал увидеть
именно меня, и снисходительно бросил:
— Заходи давай, у меня есть пять минут. Вываливай, что тебе
нужно.
Я поднялся, толкнул дверь и зашёл в кабинет. Хлопнул дверью и
думал, что брат сделает очередное замечание, но ему было плевать.
Он уселся во главе стола и снова бросил:
— Ну чего тянешь? Я слушаю.
Только я сделал шаг к стулу, стоящему с моей стороны стола, как
он поднял ладонь:
— Нет, стой там. Я не разрешаю тебе садиться. В третий раз
повторяю: выкладывай, что тебе нужно.
— У нас дома нет еды. У нас всё забрали, — сказал я.
— Ты хочешь сказать, что вас ограбили? — поднял он бровь.
На его лице не было беспокойства — только вежливое, нарочито
вежливое удивление. Не знаю, кого он пытается из себя строить, но
это жутко бесило. И на этот раз эмоции разума сочетались с эмоциями
тела.