А потом идет в администрацию кинотеатра, садится ждать Олеолеу с работы. Она все печатает, печатает, работяшка. Прямо, как он, когда ушла Фая. Методички там у нее, репертуар на месяц вперед, всякие пресс-релизы для газет.
Он тогда берется за толстую пружинистую косичку и сжимает в руке. Пока держит, слышит ее дыхание, видит пульс на шейке. Не видит только острый казахский прищур и с трудом сдерживаемую улыбку.
Он пришел… Почти три месяца недомолвок, недоговорок, непонимания. Только теперь все стало ясно. Вилма удивилась своей недогадливости. Достала утром из шкафа длинную трикотажную юбку и воздушный джемпер с объемным воротником. Поводя зябко плечами, еще укуталась длинным шарфом. Она была далека от желания прихорашиваться – привычно дуло от окна. На улице всё сверкало от солнца и голубизны внезапно открывшегося неба.
Когда столкнулись на вечере в «Ноктюрне», они даже не разговаривали – так, кивнули навстречу, обозначив, что, вот, она пришла, и, вот, он здесь. Он в тонком ассиметричном пиджаке с молнией и с легким перегаром, она – в длинной юбке и свитерке с объемным воротником, который скрывал плечи и подбородок. Плавая в человеческом водовороте, глазами не теряли друг друга из виду. И все. Еще через неделю или даже две совпала реакция: «Вот такие вещи меня выбешивают». – «Меня тоже». Полуулыбка, разведенные ее руки. Конечно, это мелочи. Но совпадение, даже в мелочах, не забывается.
Вилма заглянула теперь на его страницу в Фейсбуке. И тут же замерзла. Он писал письма прямо на стене: «Смотрел, как твои границы дозволенного стирались. Не могла? Теперь можешь, ты выгнула спину, почистила крестик. Не спала? И теперь не будет спокойно вместе. Твои мысли, как запах Рив Гоше. Агилера пинает Гуччи за то, что он не Армани…. Все в прозрачный пакет – вот душа. Для тебя. В крови лабутен на левой ноге, что истерла в погоне за призрачным счастьем. Цветок в волосах. Не Кармен! Манекен. Холодишь. Выпьем за тебя. Я люблю тебя. Тебе можно соврать. По-простому, без сложных конструкций. Я хочу тебя. Опять вру. Ну, устрой же мне революцию! С длинных страшных ресниц-великанов твердые капли сыплются вниз. К лабутенам».
Пришлось сделать вид, что она этого не видела. Про себя она назвала его девушку Некармен и не осмелилась откликаться на текст. Да и вообще, девушка ее как-то не волновала. Вполне возможно, он ее придумал, чтоб казаться роковым. Ее женский опыт говорил, что особо больные на данный момент люди свой недуг замалчивают, а если говорят, значит, не смертельно.