– Да.
– Дайте мне его.
– Вот пожалуйте.
– Так… адрес есть. Я сделаю запрос командиру части и возьму это дело лично на контроль. О дальнейшем ходе дела вы получите письмо из канцелярии. Можете быть свободны.
– Благодарствую, Ваше Превосходительство, век помнить буду!
Мужчина отвесил поклон и вышел.
Следующим посетителем был мужичонка в поношенном армяке*, с бородой и обветренным лицом, покрытым сетью мелких морщин. Он поклонился при входе, держа в руках грешневик*, затем, прежде чем сесть потоптался, поклонился и сел.
– Слушаю вас.
– Я, так сказать по надобности пришёл, Илья Ильич.
Бургомистр удивлённо посмотрел на посетителя, так как по имени – отчеству его звали только в не служебной обстановке.
Стремясь рассеять удивление градоначальника, проситель пояснил:
– Я знавал вашего отца, Илья Степановича. Много лет работал у него ещё с мальчишечьих пор. Да. Царство ему Небесное! Хороший был человек. А теперь вот кучером работаю у одного помещика. Может, слышали, Абрикосов фамилия?
– Как же, слыхал, фамилия известная.
– Ну так водь. Помещик энтот оказался лютым бабником. Жена у него есть, да две дочери. Всё чин чинарём. Но на поверку оказалось, что портит он девок своих, кто в услужение попадаютъ. Супруга его ничего не знает, и он им всё велел никому не жаловаться, иначе говорит «выброшу из дома, как щенят сучьих», – так дословно слова передаю его. Те плачут, а он пользуется положеньем их. Тябает то одну, то другую. А девоньки все молоденькие, все как на подбор, с шестнадцати лет из деревни в свой городской дом привёл. Одна плачет в сенях, так я и узнал. А дома в деревне сами знаете чего. Родители рады не будютъ. В их понимании дочь в достатке живёт, работа не в поле, подай – принеси и только. Помой и вытри. Как быть то, Иван Ильич? Знаю вас, наслышан, великодушный человек, в обиду не дадите.
Его Превосходительство откинулся на спинку стула, вздохнул и сказал следующее:
– Ты… как тебя величать?
– Фома.
– Ты Фома ступай назад и скажи девонькам, чтоб молчали, язык за зубами держали и терпели. Такова их доля, раз попали в полон, словно птицы в клетку. Я подумаю, что можно сделать. Дело деликатное, знаешь. Я подумаю. Ступай. И больше не приходи. А в деревне им и правда, делать нечего. Про меня им ничего не говори. Между нами пусть останется дело это. Жаловаться некому. Ни прокурору, никому. Никто за них не вступится. – Затем вздохнул, посмотрел на часы, выпрямился. – А я что-нибудь придумаю. Иди. Ступай.