– Мелодия, наполненная вздохами, мелодия великого сожаления, скорби. Иной раз я даже боюсь её слушать: если Бог умер, – как говорил известный господин с прекрасными усами, – и мы его убили, то есть один человек, создавший музыку, достойную играть на его похоронах.
– Вы думаете, он действительно мёртв, метафизически, конечно?
– От слёз ко смеху: вы меня рассмешили этим «метафизически». В каком же ещё смысле может быть мёртв Бог, если не в метафизическом, ибо он в нём и был рождён. Чего только не изобретёт человеческий разум!
– И всё же ваше мнение.
– Для многих живущих ныне он действительно мёртв, и они повсюду поклоняются его теням.
– Вы нагло позаимствовали ответ у усатого господина!
– Вы ввергаете меня в рассуждения, которым я бы не хотел всецело себя посвящать; размышления о Боге упоительны, соблазнительны, почти всегда безрезультатны. Я бы сказал, что они – симптом болезни духа и тела, как и рассуждения о смысле жизни.
– Болезнь? Пусть. Болезни помогают лучше понять свою натуру. Однажды, балансируя на тонкой грани между мажором и минором, а если серьёзно, то между жизнью и смертью, я непродолжительное время находился в пограничном состоянии.
– Клиническая смерть. Интересное дело.
– Да, занимательное. Я вообще человек нерелигиозный, но в Бога я верю, если говорить кратко, не вдаваясь в целую симфонию того, что я подразумеваю под этой самой верой. Вопреки рассказам вернувшихся с так называемого «того света», я не видел всего того, что видели они. Чувство абсолютного упоения радостью от присутствия, принятия, растворения в огромном нуле. Да-да, я будто бы побывал в месте, где никоим образом ничего не возможно; ничьё, даже самое крохотное существование, не может иметь место быть. Сложно, очень сложно описать всё величие этого чувства словами, вы, конечно же, правы, когда говорили, что они ничего не значат. После этого счастливого возвращения к жизни, я без особых притязаний на истину, – так, моё собственное, интимное представление, – выразил всё существующее в настоящем, прошлом, будущем; самого Бога, то есть, недостижимый идеал, абсолютную красоту, вечность, разлитую везде и нигде числовым рядом.
– Доэ, если бы мы с вами встретились не здесь, в поезде, а у меня в кабинете, на приёме, то я, извините за прямоту, прописал бы вам что-нибудь от душевного расстройства. Но я шучу. Числовой ряд, вы могли бы его назвать?