— Ты какая-нибудь местная жрица, умеющая видеть суть вещей? И
потому меня узнала? В той дурацкой книжке…
Я перебила:
— Нет, я жена Никиты. И здесь уже давно — с того самого момента,
когда ты голая в подъезде всех нас укокошила.
Девушка нахмурилась, пригляделась и недоверчиво покачала
головой:
— Что-то не похожа. Та вроде посолиднее была — такая
высокомерная цаца, которая знает себе цену, хотя уже в преклонных
годах.
— Мне было тридцать! Какие еще преклонные годы?! — возмутилась
я.
— Ну, я это и имела в виду, — она виновато скривилась. — Ладно,
продолжай.
Я попыталась проявить максимальное терпение и изложила все как
было, а заканчивала домыслами:
— Наверняка я тогда сразу умерла — а тут скончалась эта Элея.
Возможно, ты была в коме все это время… или твоя душа просто витала
где-нибудь, пока не погибла Мирта. Черт его знает, что за странный
подъезд в той новостройке — прямо портал с билетом в один
конец.
— Умерла? — ей, как и мне еще недавно, очень не понравилось это
слово. — Но я не могу, мне нельзя! У меня же вся жизнь впереди! Я
на мастера маникюра выучилась, в салон устроилась, приготовилась
деньги лопатой грести, мужика нашла, влюбилась, не знала же тогда…
— По мере осознания ее лицо менялось, будто вытягивалось вниз,
отчего зеленые глаза становились все больше. Катя надолго замолчала
— будто окаменела. А потом заговорила тише и медленнее: — Нет-нет…
Мне нельзя. Пожалуйста, не надо… Моя семья — они же с ума сойдут. А
я с братом поссорилась — как ему теперь, если последний наш
разговор закончился скандалом? Сережка нас с Никитой на выходе из
ресторана увидел — подошел, я их познакомила… А потом брат высказал
мне, что тип какой-то скользкий, не понравился ему. Угрожал, что
челюсть ему свернет, если еще раз к его сестренке приблизится… И я
такую истерику закатила…
Катя зажала лицо ладонями и завыла. Не о себе, а о том самом
неведомом Сережке, который искренне ее любил и заботился, а она
ушла, даже не успев сказать брату, что тот был прав. Я отвела
взгляд, сморгнула слезы. Возможно, моя ситуация была еще и не так
печальна — хотя бы ближайшей родни не осталось. Я родителей давно
потеряла — успела пережить горе, а она только что, и сразу всех.
Катерина — слишком эмоциональная и боевая, я это еще в прошлой
жизни уяснила. Она не пропадет. Но прямо в этот момент мне ее стало
жаль даже больше, чем бедняжку Мирту. Больнее ведь не тому, кто
уходит, а кто там остается бесконечно скучать и вспоминать
последний разговор.