У бабули был номер с шикарным видом на залив. И
замечательный, большой, а, главное, безопасный балкон, на который её вывозили в
коляске, чтобы она подышала свежим воздухом и насладилась природой.
Я сидела рядом с ней в кресле-качалке, предназначенной для
посетителей, куталась в тёплый плед и пила горячий травяной чай. Бабуля была в
тёплом пальто и шапке. Всё-таки апрель не самый тёплый месяц в наших краях. Особенно
у воды.
Я приезжала стабильно каждые выходные и по средам. Бабушка почти
никак не реагировала на меня, ни на шикарный вид, а мне всё равно было так
спокойно и хорошо, как в детстве. В те редкие минуты, когда мать с отцом
оставляли нас в покое и уходили на очередную гулянку, давая нам передышку от
своего присутствия. Она тогда гладила меня по голове и читала мне вслух. Только
она знала, как я любила читать. Всегда доставала мне новые и новые томики, то у
соседей, то на барахолке у уличных продавцов, то вообще на помойке что-то
находила. Потому что денег на новые у нас, конечно же, не было.
— Вот такие дела, бабуль, — подытожила я свой рассказ о том,
что мне пришлось пережить за последние месяцы. — Прости, что долго не навещала.
Думала, ты скоро станешь прабабушкой. А теперь у меня не сына нет, ни мужа.
Я заплакала. Горькими, душными, жалкими слезами.
Я всегда плакала так неуклюже. Как не плачут девочки. Девочки
плачут красиво. А я рот кривлю, сопли размазываю, всхлипываю, как медведица
раненая. Меня никто кроме бабушки ни разу плачущей не видел. Злой, взбешённой
да. Но слабой и ноющей — нет. И вряд ли увидит.
— Я никогда ему не доверяла…
Вдруг раздался слабый скрипучий голос. Голос моей бабушки,
которая уже несколько месяцев молчала…
— Он сделает тебя несчастной.
Путаясь в прошлом и настоящем времени, бабушка говорила про
Игоря. Определённо про него. Я поднялась с кресла, уронила плед, упала перед
бабулей на колени, взяла её за руки. Посмотрела ей в глаза, надеясь увидеть
проблеск узнавания и осмысленности. Где-то там, на дне её выцветших
зелёно-болотных глаз всё ещё теплилась безотчётная, всепринимающая, даже где-то
отчасти жертвенная любовь ко мне. Она посвятила жизнь мне, моей защите. Тому,
чтобы я, бедовая пацанка, брошенный ребёнок, не превратилась в подобие своих
биородителей — спасибо Шумскому за прекрасный термин. Бабуля будто бы на
секунду вернулась в реальность, но потом снова растворилась в облачных
иллюзиях, которые создавала ей болезнь.