– Отстань! Иди отсюда! Отстань, говорю!
Когда мы равняемся с заветным закоулком, я бесцеремонно хватаю
его за штанину, придерживая, чтоб не убёг ненароком. Одновременно
озираюсь – никого. Только я его собираюсь скрутить, как негодник
достает из спрятанной под мышкой кобуры маленький кинжал. Точнее,
стилет[1]. Взмахивает им, наивно
полагая, что я испугаюсь. Кто-нибудь другой, может, дал бы деру, но
не я. Наоборот, такие штучки мне нужны. Люблю кинжальчики, заточки,
финки, все такое. У меня дома даже небольшая коллекция есть. Все, с
кем я дружу – а это на девяносто процентов парни – знают, что
лучший подарок Настьке – это какой-нибудь красивенький ножичек.
Выпрямляюсь, перехватываю руку с оружием, заламываю, и, затыкая
рот парню, чтоб не поднял лишнего шума, тащу на место преступления,
еще разок посмотрев, всё ли чисто. Обращаю внимание на менестреля,
вальяжно шатающегося поблизости и распевающего скабрезные частушки,
но он вроде как не просек, так что продолжим.
Припечатываю несчастного к стене, скидываю шляпу, приставляю
стилетик к горлу. От изумления и страха у малого глаза чуть из
орбит не лезут.
– Вижу, признал, – говорю ему. – Да, это я, рыжая бестия.
Надеюсь, ты понимаешь, что надо соблюдать тишину?
Парнишка трясется, как осиновый лист.
– Кивни что ли, а то непонятно, дошло до тебя или нет.
Судорожно кивает. Ну, прямо как маленький мальчик, сейчас
штанишки намочит.
– Если будешь делать всё, что скажу – уйдешь цел и здоров,
понял? Скажи: понял.
– Понял, – лопочет он.
– Отлично. Теперь давай, раздевайся.
– Че… чего?
– Я тебя граблю, «чего»! Мне одежда твоя нужна. Вся, вплоть до
трусов. Дошло? И пошевеливайся, время идет. А то зарежу. Чик под
лопатку! Знаешь, как больно? Так что, сладенький, слушайся меня и
выполняй требование. Одежду ложи вот на бочку. И кошель туда же. О!
Точно! Деньги на бочку, ха-ха! Да не волнуйся ты так, маменька с
папенькой тебе новые купят.
Парень оказывается каким-то квелым. Пришлось отвесить пару
оплеух, чтобы не дай бог в обморок не упал. Подействовало. Когда
стянул рубашку, обнажились кожа да кости.
– Ой, а что ты такой хлюпик? – не выдерживаю я. – У тебя тело,
дружочек, как у моей сестренки. Ух ты бедненький мой! Ты продолжай,
продолжай – добрая тетя не обидит.
Пока он раздевается, я быстренько стаскиваю с себя нищенское
хламье, затем и платье. Обращаю внимание на панталоны. С кружевами
и – о боже, какой кошмар! – с разрезом в интересном месте, чтобы
посикать не снимая. Более убогое нижнее белье трудно вообразить.
Интересно, кто меня, бесчувственную, переодевал в казематах? Неужто
стражники? Небось облапали всю. Бррр! От одной только мысли дурно
становится. К черту панталоны! Снимаю и остаюсь пред жертвой в чем
мать родила. Реакция парня, конечно, забавляет. Он вытягивается
так, словно узрел чудовище, жмурится, и бормочет молитву. Набор
слов, что-то о каком-то Табе, о черноокой Уйнне, что укажет путь.
Не могу удержаться, чтоб не постебать напоследок мальчика.